Первые строки бустрофедоном появились в семь тысяч сто пятьдесят пятом году от Прихода Старейших, то есть в тысяча шестьсот сорок седьмом году от Рождества Христова. Тогда глава рода Деймос Блэкуотер пытался провести ритуал усиления удачи для барона Капеля, намеревавшегося освободить из плена Карла I. Для смертного ритуал закончился ничем, зато треть старших членов Дома получили повреждения энергетики за нарушение третьего Закона.

Дальше пошло веселей. Предки не сдерживались и называли вещи своими именами, читать описания местами было страшновато. В основном — проклинали. Организация засухи в Йоркшире; создание полноценного лича из предоставленного пленника, пленника заказчик не забрал (теперь понятно, кто у нас в камере стазиса сидит); усиление склонности к предательству у представителей рода, переходящее по мужской линии и только у признанных потомков. Двух близнецов, чрезвычайно тактильных парней, прокляли невозможностью прикасаться друг к другу. Вроде бы обычное заклинание, но после того, как с ним поработал Ипатий Блэкуотер, стало практически неснимаемым.

— Остановись, — внезапно приказал стоящий рядом Хремет. Он не мог прикасаться к свитку, просто читал, временами одобрительно хмыкая. — Видишь? Запомни его.

— «Проклятие на имя. Наложено по воле государя Якова на род Леро», тринадцатого декабря одна тысяча шестьсот пятого года. Что с ним не так?

— Это проклятье — тоже своего рода скрывающий ритуал. Оно полностью стирает воспоминания о том, на кого наложено, из памяти и любых носителей информации. Не позволяет найти проклятого знакомым и родственникам. Если наложено на род, то род со временем перестанет существовать, носителями станут отдельные потомки, которые тоже постепенно вымрут. Сойдут с ума, покончат с собой. Представь, ты знакомишься с человеком, долго с ним беседуешь, договариваешься встретиться завтра — а завтра он тебя не помнит.

— Оно же посмертное?

— Не всегда. Можно и на живого наложить, если знать, как.

— Какой-нибудь вор был бы счастлив.

— Любое высшее проклятье в чём-то благословение, — пофилософствовал Хремет. — Зависит от точки зрения и от изобретательности. Крути дальше.

Мы нашли ещё десяток пунктов, теоретически подходящих по конечному результату. Не такое уж и большое количество за пять веков. Затем, начиная со старейшего, принялись сравнивать с присланным подарочком оракулов. Видение всегда содержит очень много разноплановой информации, проблема в том, что относительно легко из него вычленить только ключевые, важнейшие компоненты, причем важность их не человеческим разумом определяется. Для провидца вполне нормально увидеть и записать про четырех сношающихся кроликов на лужке, а то, что этот лужок трупами в три ряда завален, с его точки зрения вторично.

Лучше всего подпадал под видение последний случай, с проклятым родом Леро, но владыка сказал не торопиться с выводами. Вдруг упускаем чего. Ещё ему не нравилось, что мы вынуждены залезать в области менталистики, для меня пока сложные и небезопасные, поэтому Хремет приказал сделать перерыв до завтра. Дескать, отдыхай, я подумаю. Не исключено, что он хочет привлечь к делу Финехаса — тот, конечно, воин и состояние у него необычное, но продолжает оставаться взрослым мужчиной, прошедшим полноценное родовое обучение. Хотя нет. У них слишком сложные отношения, без крайней нужды просить друг друга о помощи они не станут. Владыка не поступится гордостью ради выполнения просьбы какого-то смертного.

— Вы думаете, Леро каким-то чудом сумели продержаться под проклятием триста лет? — недоверчиво спросил я, уже собираясь уходить.

— Невозможного не существует, есть маловероятное.

Это он современных математиков начитался. Откуда и с какой стати он достал работы столь презираемых им простецов, неизвестно, но прочел и даже одобрил.

— Возможно, они каким-то чудом сумели ослабить действие или разобрались в механизме, — продолжил призрак. — Они могли получить помощь другого Дома. Проклятье могло быть наложено с ошибкой. Учитывай все возможные варианты — и тогда ты будешь готов к самому безумному из них.

Довольно странно слышать такое от древнего упрямца. Вот уж кто гибкостью мышления не отличается… Впрочем — нет, я не прав. В его мировоззрении есть ряд констант, которые он не пересмотрит ни при каких обстоятельствах, вроде пренебрежения к нижестоящим и безусловное благо Дома. Но в целом он очень умен и обладает колоссальным жизненным опытом, позволяющим не отвергать сходу любые, самые дикие предположения.

Безумие не отпускает Ксантиппу, характером напоминая море. В обычное время она занята каким-то делами, более-менее разумно рассуждает, почти не срывается на крик, с ней даже можно поговорить нормально. За языком всё равно надо следить, но не слишком тщательно. Совсем иначе она ведет себя во время приступа, когда «идет волна». Взрыв может вызвать всё, что угодно, даже косой взгляд, и тогда под руку бабке лучше не попадаться. Проклянет так, что очищаться устанешь. Единственная, кто пока не пострадал — малышка Мередит. Вероятно, остатки здравого смысла не дают Ксантиппе причинять вред ребенку.

Периодичности у приступов нет. Иногда целый месяц проходит спокойно, иногда несколько дней подряд обитатели поместья ходят на цыпочках.

На следующий день после закончившихся относительно неудачно раскопок прошлого бабка с утра позвала меня в лес. Сказала за завтраком, чтобы собирался и ждал её. Я, мягко говоря, удивился. В последний раз Ксантиппа ходила со мной в лес, когда мне лет пять было, потом проехалась по мозгам Лотарю и тот с видимой неохотой начал брать меня с собой на поиски всякой травы. Тогда ещё мать была жива. Спустя пару месяцев Лотарь, разумеется, на обязанности отца и наставника забил, у него нашлись дела поважнее (как он сам говорил) и с тех пор я на Изнанку хожу один.

— Зачем? — настороженно спросил я, перестав жевать.

— Увидишь, — мрачно посулила бабка. И, приняв торжественный и обреченный вид, добавила. — Пора тебе узнать!

— Что узнать?

— Кое-что о своей семье. Увидишь! Доедай и собирайся!

Упоминание о семье оптимизма не добавило, потому что чем больше я о ней узнаю, тем сильнее охреневаю. Сколько не подбирал другой термин, найти не смог. Образно выражаясь, скелеты в наших шкафах — самые скелетистые, даже по меркам других Домов. Причем в закрытой части архива я ещё не бывал, туда у меня доступа нет.

На сборы ушло полчаса. Томимый плохими предчувствиями, у калитки я дожидался Ксантиппу. Вскоре появилась и она, одетая в походный костюм. На Изнанку либо идешь, подготовившись правильно, и тогда у тебя есть шанс вернуться, либо совершаешь изощренное самоубийство. Ксантиппа подготовилась правильно.

Сделав знак следовать за ней, она уверенно двинулась по тропе. Лицо у бабки было напряженное, губы плотно сжаты, сухой носик заострился сильнее. Ей сейчас лет пятьдесят и выглядит она на свой возраст, если брать человеческие мерки, что, вообще-то говоря, нонсенс. Дети Священных Домов стареют на порядок медленнее смертных, сильные маги, поднявшиеся на верхние ступени иерархии, не стареют вовсе. Как о внешности заботятся женщины — вовсе отдельный разговор.

Почему Ксантиппа не омолодится, я не знаю и знать не хочу.

По лесу она шла правильно, не хуже меня. С той только разницей, что ингредиенты не собирала, пропуская даже то, что само просилось в руки. Глядя на неё, и я перестал. Постепенно мы всё дальше отдалялись от ограды, темп движения замедлился, знакомые места исчезли и окружающий фон повысился, свидетельствуя о приближении к границе условно-мирной территории. Безопасной землю не называю.

Переглянувшись с провожающим нас плотоядным взглядом деревом, я удобнее перехватил копьё и спросил:

— Далеко ещё?

— Уже скоро.

— Единороги здесь не пасутся. Тут никаких сильных существ нет?

— Раньше дракон жил, — неожиданно ответила Ксантиппа. — Его твой дед убил. С тех пор никто не селится — видят кости и боятся. От них ещё тянет силой.