Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.

Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей… но, напротив того, вздумала принять его более открыто… Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.

Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д’О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.

Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.

Было одиннадцать часов: Шерубен был точен… вполне точен.

Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.

– Просите, – ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.

Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.

Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.

Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.

Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.

Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже «несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.

Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.

Она подала ему руку и просто сказала:

– Садитесь подле меня, ужасный ребенок.

Этот эпитет был сказан шутливым тоном и без всякой досады, что окончательно сбило с толку Шерубена,

– Действительно, – сказал он, – заслуживаю вполне название ужасного ребенка, потому что…

– Позвольте!.. – перебила она. – Прежде чем говорить о делах, я перебью вас…

– Слушаю.

– Хотите чаю? – спросила она, смеясь.

– Благодарю!

– Ну так мы теперь потолкуем.

Шерубен поклонился и начал было обдумывать новую речь.

– Знаете ли вы, каких, например, трудов стоило мне вразумить графа Артова?

– По какому поводу?

– Да по поводу вашего пари, – ответила она просто. Шерубен посмотрел на нее.

– Я не понимаю вас, – сказал он.

– Ну, так я объяснюсь проще… Слушайте меня… Вообразите себе, что граф принял это пари серьезно.

Она сделала ударение на последнем слове.

Шерубен привскочил на своем месте.

– Да, я тоже считаю это пари серьезным? – вскрикнул он.

Баккара начала опять улыбаться.

– Ну, если я вам укажу на одно небольшое препятствие, – сказала она, – то вы, верно, согласитесь со мной… я была хороша, а может быть, и теперь еще не дурна; я всегда славилась своею бесчувственностью – вот романическая сторона этого пари… Вы уже теперь рискуете своею жизнью, чтобы соблазнить женщину, у которой нет сердца.

Шерубен поклонился.

– Теперь мы взглянем на обратную сторону медали… Если действительно я такая, то вы только потеряете время и проиграете пари… дело довольно важное, так как вас тогда убьет граф.

– И будет вполне прав.

– Хорошо!.. но… если вы выиграете? (И при этом Баккара посмотрела на молодого человека так насмешливо, что он невольно покраснел.)

– Если вы его выиграете, – продолжала она между тем, – то вы составите себе состояние… ну, позвольте, возможно ли предположить, чтобы человек ценил свою любовь в двадцать пять тысяч франков годового дохода?

Эти слова поразили как громом Шерубена.

Баккара говорила ему, не стесняясь, что он держал постыдное пари – невозможное для порядочного человека…

Шерубен покраснел, как школьник, пойманный в какой-нибудь шалости.

На губах Баккара мелькнула едва заметная насмешливая улыбка, и эта-то улыбка окончательно смутила Шерубена.

– Послушайте, – продолжала она, – вы вели себя в отношении меня как неопытный школяр. Вам сказали, что у меня нету сердца, – может быть, это и правда.

– Я этого теперь не думаю, – пробормотал он.

– Это все может быть; но прежде чем было держать это постыдное пари, вам не мешало бы навести сперва некоторые справки.

И молодая женщина, на которую чарующий взгляд Шерубена не производил ни малейшего действия, смотрела на него и продолжала смеяться.

– Я поняла бы, – продолжала она, – держать пари, не рассчитывая на денежный выигрыш. То есть если бы вы сказали «я хочу быть любим этой женщиной, которая никого не любит» вместо того, чтобы заявить то громко в клубе… тогда, может быть, и была бы еще для вас какая-нибудь надежда тронуть меня, но…

Она улыбнулась и не докончила своих слов.

– Так вы считаете, – проговорил Шерубен, несколько оправившись от смущения, – мое пари проигранным?

– Мне кажется… если разве только…

– А, условие? Посмотрим, в чем оно заключается!

– Ну, – сказала она, – заключим условие… и не будем более говорить, и продолжайте, если хотите, бывать у меня…

– Я не понимаю вас, – сказал Шерубен.

– А между тем это так понятно.

– Как?

– Милейший мой, – сказала Баккара, – позвольте мне предположить, что во мне вас больше всего пленяет обещание графа дать вам пятьсот тысяч франков…

– Как вы могли это предполагать? – проговорил Шерубен с притворной гордостью.

– Отложим в сторону ваше самолюбие – я убеждена, что вы отказались бы от них с охотой… если бы я только могла полюбить вас…

– О, конечно!.. – пробормотал Шерубен. Он боялся, что его разгадают.

– Слушайте же меня, что я вам предложу сейчас – вы можете принять или не принимать… Или вы напишете графу тут же, у меня, и сейчас же, что вы отказываетесь от пари, или ваша нога никогда не будет у меня.

– Ну, а если я напишу это, что со мной будет тогда?

– Тогда, может быть, вас и простят, – проговорила Баккара и бросила такой взгляд на наглого искателя приключений, что он окончательно почувствовал себя обезоруженным.

– Ну, – добавила она настоятельно, – решайтесь же! Он еще несколько колебался.

– Вот бумага – садитесь там и пишите, я буду диктовать.

Шерубен вздрогнул и почувствовал, что он побежден. Он встал и сел к столу.

– Я жду, – проговорил он, взяв в руки перо.

– Граф, – диктовала Баккара, – забудьте мою вину перед вами; я отказываюсь от пари.

– Я не могу писать этого! – вскрикнул Шерубен, – это ведь настоящее письменное извинение!

– Вы напишете его, – сказала спокойно Баккара, голос которой звучал так нежно и очаровательно, – вы напишете ради любви ко мне…

Шерубен молча взял перо и написал.

– А теперь, – сказала Баккара, – поцелуйте мою руку, возьмите шляпу и отправляйтесь!

– Отправляться?

– Теперь уже двенадцать часов, – заметила Баккара, – если хотите успеть, то начинайте с послушания…

Очарованный Шерубен послушался и пошел домой…

– Когда я могу быть у вас? – спросил он.

– Послезавтра, прощайте.

Когда он ушел, она заперла за ним дверь, и, покачав головой, прошептала:

– Ты у меня в руках… ты самый обыкновенный Дон-Жуан, и наказание твое будет ужасно, если ты только не остережешься.

Можно было предположить, что Баккара угадывает то, что должно было случиться.

И действительно, Шерубен отрезвился сейчас же, как вышел на улицу.

– Какой я дурак, – подумал он, – я забыл о том, как бы мне пригодились пятьсот тысяч франков.

– Впрочем, – пробормотал он, – никто не принуждает меня сказать Баккара, что я отказываюсь от своего пари. Лишь бы только граф знал, что я держу это пари… теперь ясно как божий день, что она желает полюбить меня, но не хочет согласиться из-за пари… Следовательно, – добавил он, ударив себя по лбу, – пятьсот тысяч франков у меня в кармане… Идем к графу!