– Но я думаю, узнав о положении дела, он не будет его держать.

– Не думаю.

– Как, вы сомневаетесь?

– Спросите его, – сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.

Барон оглянулся.

– Как, – сказал он удивленно, – вы здесь?

– Как видите, – сказал Шерубен, продолжая завтракать.

– И слышали наш разговор?

– Слышал.

– И что же вы на это скажете?

– Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, – сказал Шерубен с презрительной улыбкой.

– Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.

– Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.

– Вы с ума сошли!

– Может быть.

Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.

– Барон, – обратился он к Манерву, – не знаете ли, где я могу застать Артова?

– У Баккара, – отвечал барон, иронически улыбаясь.

– Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!

Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.

Рокамболь уже с нетерпением ждал его.

– Ну, что, – спросил он, – виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?

– Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.

– А, черт возьми, – пробормотал Рокамболь, нахмурившись.

– Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.

– В чем?

– В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.

– Не понимаю, – сказал Рокамболь, пожимая плечами.

– Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее – что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…

– Да, – прервал его Рокамболь, – но я думал, что она сама навестит вас.

– В этом и состоит ваш промах.

– Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.

– Этого только я и хочу.

– Нам остается всего одна неделя.

– Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, – пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.

– Хорошо, – твердо отвечал Рокамболь, – сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.

– Ах да! – проговорил вдруг Шерубен. – Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.

– Ну да. Что же вы, решились?

– Да.

В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.

– Вот так кстати, – сказал Рокамболь, – это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.

Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.

Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору – остановиться.

Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.

Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.

Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал – как осиротелый, покинутый ребенок.

Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.

Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.

Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.

Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.

– Эхе! – сказал он, заметив маркиза. – Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. – Сударь, – обратился он к маркизу, – вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.

– Благодарю, – отвечал маркиз, . – я не болен, я так гуляю.

– Гм! – пробормотал тряпичник. – Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите – мне наговорили разных вздоров о моей жене.

У маркиза пробежала дрожь по всему телу.

– Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, – продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, – жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.

Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.

– И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.

– Что это за Полина? – спросил пораженный маркиз.

– Э! так себе – пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.

– И вы убедились в этом?

– Вполне.

Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.

Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника – и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства…

Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:

– Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.

Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.

– Желаете, чтобы я была вашей сестрою? – обратилась к ней вдова.

Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.

– Почему вы предлагаете это? – спросила она.

– Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека… Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства…

– Позвольте, – перебила ее маркиза, – я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден. Вдруг является какой-то третий молодой человек по имени де Камбольх и вызывает де Верни на дуэль. Я слышала вызов и ответ де Верни. Майор Гарден, который был со мной в ложе, получил приглашение быть секундантом. Я пришла домой ужасно расстроенная, во сне я видела шпаги, предсмертные агонии, слышала стоны умирающих; я приезжаю сюда и узнаю, что дуэль состоялась и что один из участвующих в ней смертельно ранен. Ну, будь вы на моем месте, вы тоже беспокоились бы, так же были бы расстроены и упали в обморок, как и я…

Госпожа Маласси закусила лишь губу и не нашлась что ответить на это.

После этого маркиза часто приезжала к ней и как будто между прочим узнавала о состоянии здоровья несчастного, как она выражалась, Шерубена.

Однажды вечером, около пяти часов, маркиза, сидя у госпожи Маласси, была необыкновенно расстроена.

– Сударыня, – обратилась горничная к своей госпоже, – вот записка, которую мне велели вам передать.