Теперь в шепоте явно слышались нотки разочарования. Ефим же обратился к мужику:

–У тебя дети есть? Много?

Тот явно не ожидал такого вопроса, но ответил почти сразу:

–Есть, четверо.

–Так вот. Сами себе хозяевами будете жить – выучишь детей грамоте, а они тебе потом прочтут про божественные дела, а смышленый кто окажется – и растолкуют. Ну, а учить грамоте мы всех будем, это, считайте, дело уже верное.

Разочарованный шепот продолжался.

–Грамота – оно же дело такое, ну… – мужик получил ответ, но это явно было не то, что он ожидал услышать – не для каждого… там соображения надо, а мы…

–А вы как раз из лучших – огорошил его Ефим – у вас в одном селе люди трех народов живут! Петька! Где ты тут?…

Откуда-то из воздуха вывернулся Петька и уставился на Ефима.

–Вот, знаком вам этот постреленок?…

Теперь гул однозначно подтверждал, что да, знаком, и хорошо знаком, и даже слишком хорошо, чтоб его…

–Так он уже сейчас три языка знает! Осталось только буквы выучить, да то недолго! А у вас в селе таких много должно быть!

Вот тут несколько огорошены были все. С одной стороны, это ж Петька, известная егоза, его для того патеру и сплавили, если честно. С другой стороны, ну да, три языка, кто хуже, кто лучше, но все знали, жить-то с соседями надо… Да и сам герой этого примера был ошарашен – как это, он и грамоту знать будет?…

Тут Ефим окончательно закруглился, и люди стали выходить на двор, уже почти вслух обсуждая все произошедшее за сегодняшнее утро. А там, на дворе, возле самого крыльца усадьбы, их ждали выставленные на раскладных козлах столы, на которые вынесли укутанные, чтоб не замерзли, горшки с поминальной кутьей, взваром, стопки простых деревянных тарелок (почти дощечек, если честно) и деревянных же чарок. Каждому, подходившему к столам, накладывали черпак кутьи и давали чашку взвара. При этом на тех, у кого руки и лица были не особо чистыми, девки с поварни и пара дневальных, помогающих им на раздаче (совершенно бескорыстно, да), смотрели неодобрительно. Ложки были с собой почти у всех, а у кого не было – тем давали и ложку, правда, уже с некоторым фырканьем.

Народ особо не задерживался у столов, правда, совсем уж не жуя не глотали, кое-кто и молитву про себя прочел, поминки, все же. Тем временем Седов с Ефимом с помощью Олава и Петьки погасили свет, прибрали светильники, закрыли ставни и унесли все в избу. За знаменем и мечом подошли бойцы, которых для того послал Семен. В темноте опустевшей церкви, куда свет теперь проникал лишь через небольшие окошечки в башенке, на стене осталась белеть доска с именем Седмеца.

Прошли годы. Именная доска через некоторое время была перенесена в замок нового Ордена. К ней добавились другие имена, много… Сначала по окрестным землям (на Русь, в первую очередь), после – по другим славянским, от них – в Европу, а затем и по всем миру разошлась традиция – в особом месте записывать имена погибших воинов и почитать их память. Так и называли эти места – памятник. В Европе – мемориал. В других странах – назвали по своему… Где-то это были мрачные, траурные строения. Где-то наоборот – они были полны светом и золотом. У одних народов они были черными, у других – белыми (цвета смерти везде разные), кто-то отделывал и в кровавых тонах. Иногда это были закрытые помещения, побывать в которых становилось великой честью. Иногда – наоборот, открытые для доступа всех желающих почтить память отважных воинов. Чернью и киноварью, серебром и золотом были написаны их имена. К ним приводили детей и молодых жен, приносили цветы, возле них поднимали свои флаги, к ним бросали чужие… Возле них давали клятвы и плакали, преклоняли колени и просто стояли, стиснув зубы. Кто-то размещал их на вершинах гор, доступные всем ветрам, были и упрятанные в подземельях, как некрополи. Архитектура их тоже была разной, у каждого народа своя. Но все они пошли с маленькой избы, только называемой церковью, затерянной в глуши, между холмами, лесами и болотами Ливонии.

5

Хоть никто из деревенских и не думал отказываться от бесплатного поминального угощения, но все же надолго задерживаться во дворе бывшей орденской усадьбы они тоже не стали. Непривычно как-то было, раньше их сюда и не пускали особо, разве что в церковь по праздникам, да на какие работы, и то на задний двор. Так что народ довольно быстро потянулся обратно в село. Однако, и из церкви выходили не враз, и к столам подходили с опаской, да и ели все-таки по разному. Так что назад шла не толпа, а тонкий ручеек, группами по несколько человек. И, конечно, все (ну, почти все) в этих группах делились между собой впечатлениями:

–Направо – своего положили, налево – орденцев… ихо дело правое, значит.

–Ну да, своего-то в домовину, а этих в рядно зашили, да и все.

–Я не понял, ты что, орденских жалеешь?! Спина-то зажила ли, когда тебя, с месяц назад – за сено рассыпанное потчевали?

–К нему, ха-ха, тогда сами в гости пришли! Не побрезговали, сам господин Курт, на его дворе свою палку обломать!

–Га-га-га!

–А ныне того Курта вторым справа положили…

Смешки стихли.

–Ну да, как человека положили, и молитву прочитали, и крест поставили! А нас, когда захватили, с-под Смоленска гнали, кто раненый был, если падал, так закалывали и по обочинам оставляли, суки!!

–Тихо, тихо, Митяй, все, успокойся… Пойдешь к ним, что ли?

–И пойду! Поквитаться надо… за моих, что там побили, да что не дошли…

–Ну, дело твое…

Однако, не во всех группах обсуждали так… экспрессивно, были и более спокойные разговоры на бытовые темы:

–О, вон вуйко идет, ну, бывший! Арвид, а как он там? Вы же соседи с ним.

–Ты не поверишь – радуется.

–Чему?!

–Всю жизнь, говорит, холопом жил, а умру свободным. А если, говорит, русский князь не обманет, и хотя бы отсеяться успеть – так больше и не надо ничего.

–Он что же, совсем плох?

–Да нет вроде, и по двору стал чаще ковылять, и сейчас, вон, не догонишь.

–А чего про князя говорил-то?

–Да тот вроде как, когда его к себе вызывал, обещал на село землицы прирезать, из бывших орденских наделов.

–Во как! Так это что же, они и правда… нам отдадут?!!

–Ну, а кому?… Или ты при них видишь переселенцев?… Но решать, говорит, будут к весне. Когда, мол, видно будет, что за земли…

–Надо бы новому вуйку сказать, чтоб того… ну…

–Боишься, Улдис, что тебя обделят? Так не бойся – отданный кусок пойдет на все село разом.

–Это как это?

–Я сам точно не знаю, говорят, русский князь будет говорить об этом, когда приедет его кастелян…

Но, кроме бытовых, обсуждали и другие, так сказать, ракурсы:

–Какой князь все-таки красавчик! И весь прямо такой, аж шибает!

–Кто тебя шибает, дуру, ты к князю-то тому ближе пяти сажен не стояла?

–И вот врешь ты все! Когда перед церковью он проходил речь говорить, вот на столечко была, и даже маленько коснулся!

–Ага, щас, делать ему больше нечего, тебя касаться… так и скажи, что как твоего в ополчение забрали, так и кидаешься на всех, кто в штанах.

–Ой, да ладно тебе, твоего будто не забрали?

–Да мне, не поверишь, соседка, некогда с моими пятерыми…

–Ой, да. А он говорил, помощь нам будет. Когда же, любопытно страсть!

–Когда это он говорил?…

–А когда на площади у старосты, ну, у того, всех собирали. Ты не пошла, что ли?

–Да недосуг мне было, по хозяйству все…

–Обещал, обещал. И как улыбнется, так и солнышко сразу из-за туч вышло, и говорит такой: помогу, говорит, кто совсем плохо живет, а волю – всем!

–И когда ждать ту помощь?…

–Я точно не знаю, но мне Анна кузнецова, ну, вуйка нового, сказала, что будет у них об том разговор важный! Ой, еще посмотреть бы на него!

–Попросись, вон, в обслугу в усадьбу. Они там на них каждый день небось смотрят, с утра до ночи.

–Да ну, к этой змеище, Магде, разве подойдешь! Как посмотрит, да сиськами своими поведет этак, разодрала бы всю рожу! А взяли-то ее откуда-то с побережья, босая да худая за телегой с узелочком пришла, когда патер приехал, а потом разожралась, корова!