Тут в комнату с небольшой охапкой дров для камина зашел боец из дневального десятка и передал, что на поварне все готово, и они там спрашивают – куда подавать. Десятники собирались ужинать со своими десятками, благо, размер столовой залы позволял, а князь попросил принести сюда на… четверых. Как раз подошел и Михайло, так что Седов и Ефим составили компанию князю. Довольно быстро одна из кухонных девушек (и тот же дневальный) на двух подносах принесли небольшой горшок с похлебкой, миски с нарезанными пирогами и все, что полагается. За едой Николай Федорович осторожно уточнил, как планируются похороны, и своего, и орденцев (на всякий случай, вдруг сейчас за столом такие вещи обсуждать нельзя). Оказалось, можно, и Михайла, которого попросили заняться этим, рассказал, что все готово, тела обмыли, обрядили, как полагается. Для своего бойца сделали домовину, для орденцев сшили саваны. Могилы тоже готовы, кстати, очень помогла лопата из будущего. А вот насчет самой церемонии похорон Михайла затруднился дать ответ, вместе или по отдельности, допускать ли местных, и вообще…

–Да и помянуть бы рабов Божьих не помешало – сказал он, посматривая на князя.

Так-то Михайла неплохо прижился в отряде, отлично поладил с Ефимом, уважал старца, но вот десятников и особенно князя несколько опасался, по старой привычке. Князь собирался что-то сказать, но тут вскочил Ефим:

–Не рабов!… Не рабов, а… детей?…

Он на самом деле вылез из-за стола, отошел к окну и стал шептать что-то себе под нос, невидящим взглядом смотря через мутную слюду в темноту за окном:

–Извратили слово божье, создания его, по его же подобию сотворенные, превратили сначала в паству, имея смыслом обережение народов, потом в овец, которых уже и стричь можно, и на мясо, а потом и в рабов, и на лжи той построили свою религию…

Остальные, поняв, что все в порядке, продолжили ужин, да и Ефим отошел минут через пять. Вернувшись обратно за стол, он сказал, обращаясь ко всем сразу:

–Вот когда говорил старче, что они за сотни лет просто привыкли бога поминать, хоть и давно не верят многие, я ему как-то не особо поверил. Ну, как можно такие вещи, не подумав, говорить, или вообще по привычке?… А тут, простое слово у Михайлы выскочило, сам сколько раз повторял, и как осветило все – говорим, не думая… Оно, значит, и на пять сот лет так сохранится…

Седов подтвердил, напомнив, что потому и просто было в его время вернуться церкви к людям, что слишком глубоко это все сидело, во многих поколениях. Правда, воспользовалась этой памятью церковь его времени в основном для наживы, да для упрочения своего влияния, но тут уж время такое было – если все люди на это нацелены были, так и те, кто в священнослужители пошел, тоже… ну, а потом так и пошло. Развивать тему не стали, о том уж было говорено раньше, только Михайле кое-что пояснили, про занятия церкви в последние годы перед переносом старца, да решили, что после похорон небольшие поминки все же организуют.. Так и закончили ужин. Уже под взвар Седов, заметив, что князь мало говорит и как-то похрипывает, поинтересовался, что случилось. Оказалось, на утреннем выступлении в селе он слегка перестарался и все же простудил горло. Николай Федорович, чтоб не доводить до таблеток, напомнил простой способ – теплый чай (ну, взвар) с молоком, а хорошо бы и с медом. Средство было известное, от бабушек с мамами, народ еще пошутил, что простых вещей уже не помним, и князю по заказу принесли с поварни в отдельном кувшине молочного напитка. Как он сказал, сразу полегчало, так что он потихоньку прихлебывал его, пока со стола была убрана посуда и стали подходить десятники. Отряд устраивался на отдых, до ночи было еще далеко, но сумерки давно превратились в полную темень, и на улице никому, кроме дозорных, делать было нечего. Так что через полчаса после ужина, не позже, возле камина собралось все руководство.

Седов с Ефимом за это время провели перевязку у раненых, пришлось еще поймать того, у кого ранена была рука – он пытался сопротивляться, говоря, что само заживет, чем напомнил Николаю Федоровичу Гридю во время их первой встречи. Средство против таких капризов было известно, Черному (а оба раненых были из его десятка) было объявлено, что у него два вечера будут внеплановые занятия по оказанию первой помощи. Боец перестал трепыхаться и дал промыть и перевязать рану. Рука была левая, разрез – только по мягким тканям, так что опасности на самом деле не было, конечно.

А вот второй раненый пока лежал. Сидел, точнее, полулежа, в небольшой комнатке. Рана у него тоже была не опасной (внутренняя сторона бедра, но не затронула артерии и вены), но в пылу короткой схватки, когда уже сбитый на пол, но не добитый орденец скорее ткнул, чем разрезал, его ногу своим кошкодером, он не заметил кровотечения и потерял приличное количество крови. Сама рана, очищенная и промытая, как полагается, не загноилась, и воспалилась-то слабо, но лежать ему еще с неделю надо было точно – разрез был глубокий. Ему обновили мазь и оставили хрумкать морковкой со свеклой да запивать сладким – слова старца про то, что полезно для восполнения крови, хорошо запомнили все бойцы отряда…

Седов успел еще найти Гридю и спросить у того, что за ларец забрали у священника. Тот притащил небольшую плоскую деревянную шкатулку и повинился, что про бумаги-то и забыл, а серебра там, считай, и не было, одна медь. В шкатулке, рассматривать содержание которой он вернулся в каминный зал (там зажгли свечи в подсвечниках, и удобно было разобрать текст) лежал свернутый пергаментный свиток, в котором некий епископ (подпись была совершенно неразборчива) направлял патера Бенедикта в Везенбергскую комтурию Ордена. Кроме него, там было еще несколько бумаг, оказавшихся письмами патеру с родины, от отца, как понял наскоро просмотревший их Николай Федорович. Он не стал вчитываться, все же чужие письма (хотя какое сейчас-то уже это имело значение), сложил все бумаги обратно и стал слушать, что говорит князь.

В зале собрались все десятники, Петр, Седов и Ефим с Михайлой. Князь, все еще похрипывая, дал слово Петру. Тот, со своей улыбкой, начал:

–Вести у меня разные, начну с хороших. Кто-то из вас уже знает, но я все же повторю: оказывается, Орден воюет с Литвой. Точнее, летом они сцепились на своем рубеже – вроде, крестьян угнал Орден у литовцев. Но это не точно, а точно то, что по осени, как все урожай собрали, со всех орденских земель ушло ополчение, небольшое правда, на южные границы.

–Своих воинов они тоже отправили туда? – спросил Семен.

–Отправили – кивнул Петр – но совсем немного, только ополчение сопроводить, главными, видать, будут те рыцари, что на юге правят. Но тоже хорошо. Дальше!

Петр продолжал улыбаться, так что, видимо, хорошие новости еще не кончились.

–Оказывается, дважды в год Орден проводит собрание своего руководства, капитул. Один раз – летом, когда там им удобно. А один раз зимой… как раз сейчас – сказал он после небольшой паузы и улыбнулся снова.

Первым сообразил Ефим:

–Это что же, все набольшие Ордена сейчас уехали?…

–Ага – безмятежно подтвердил Петр.

Гридя, тоже улыбаясь, добавил:

–За седмицу до того, как мы зашли, проехало тут десятка полтора орденцев. Два комтура, здешний и наревский, ну, и при них там, помощники да слуги.

Пока народ молчал, следующий вопрос задал Седов:

–Здешний – это… Везенберг, да? Мы в бумагах нашли. Он далеко вообще?

–Везенберг – подтвердил Петр – верст сорок-пятьдесят на полночь, по этой дороге. На карте он есть, большой замок, под сотню орденцев.

Достали карту, нашли Везенберг с цифрой «100».

–А он, получается, не на побережье? – уточнил Николай Федорович – а почему?

–Тут такое дело – стал объяснять Петр – на самом берегу городов вообще мало. Крупные только, где бухты удобные и защита хорошая. Тут же с моря постоянно свеи, даны, норги и прочая… погань всякая набегала, людоловы да морские разбойники…Так что на самом берегу рыбаки только селятся. Да и – добавил он – там пески, вдоль берега-то. Неудобья. А вот верст 10-15-20 от берега – уже и земли получше, и опаска не та.