После долгого разбора документов (и вообще бумаг) они поделили все на три части: официальные документы, к которым относился, например, пергамент, назначающий Питера фон Грюнвальда фогтом Везенбергской комтурии Ордена. Сюда же относились отчеты (точнее, их копии), которые фон Грюнвальд слал в неизвестный Седову Везенберг. Особой системы там не было, но по два отчета в год минимум (весной и осенью) отсылались. С трудом, но можно было разобрать угловатый почерк. В осеннем отчете давался перечень собранного урожая, в весеннем – приводились результаты зимовки. Там же иногда указывалась численность крестьян либо что-то из этой области, так, попалось два сообщения о постройке новых хуторов на каких-то ручьях. Написано все было, естественно, на немецком. Вторая часть бумаг составляла переписку с Орденом же, но, скажем так, частную. «Вилли, с обратным обозом пришли нормального пива, а то от местной браги меня уже тошнит! И рыбки к нему соленой» и на обороте «Посылаю пива. Подними там кружечку за нас» – записки примерно такого содержания составляли приличную стопку. Читать их было ничуть не легче официальщины, поскольку тут было много ошибок (да и вообще, и Николай Федорович не знал средневековых немецких правил грамматики, и Ефим ему помочь не мог). Но разобрались. И последняя часть представляла из себя всякие записки рабочего характера, в основном по хозяйству: сколько собрали того-то, направить кузнеца туда-то, не забыть то-то. Эта часть была написана, как правило, на всяких клочках и обрывках, и представляла собой скорее напоминалки, заставив Седова вспомнить стикеры 21 века.
Разложив на всякий случай документы в три кучки в одном из шкафов, они пошли пообедать, поскольку эта муторная работа заняла достаточно много времени. В столовой сидела часть десятка Гриди и он сам. Мужики выглядели сильно уставшими и работали ложками вовсю (на обед была похлебка с чем-то типа клецек).
–Твои где так замотались-то? – негромко спросил Седов.
–Оббегали на лыжах соседние деревни – так же тихо ответил ему Гридя – довели, что власть переменилась, рассказали кое-что.
–Много деревень?
–Кроме той, где мы вчера проходили, еще три. Две на большой дороге, на полдень и на полночь, верстах в пяти обе, а одна прямо на закат, тоже верст четыре-пять.
После небольшой паузы, пока подавальщица приносила Николаю Федоровичу миску с исходящей паром похлебкой, он (еще тише) задал Гриде еще один вопрос:
–А вчера, когда бумаги и документы по усадьбе собирали, из ценностей что-нибудь нашли?
Лицо Гриди, перешедшего к этому времени на взвар с лепешками, несколько прояснилось и даже приняло довольное выражение.
–Нашли, а как же. Они и так особо не прятали, да и мы потом… пока расспрашивали… уточнили, что где. Люди Петра навыки имеют, ты же знаешь… По мелочи, но нашлось. Но самое главное – у рыцаря этого оказался один сундучок – Гридя даже улыбнулся – так в том сундучке, навскидку, как бы не пятая часть того, что у нас на сбор отряда ушло…
–О-о – Седов обрадовался – а вообще, что выяснили? Ну, про Орден?
Совсем развеселившийся Гридя, допивший к тому времени взвар, глянул, что еще не все его люди закончили обед, и откинулся на лавке, прислонившись к обшитой деревом стенке.
–Многое выяснили, старче – так же негромко сказал он – и все больше хорошее… Сегодня к вечеру, как стемнеет, наверное, князь хотел собрать всех, рассказать, что вызнали, да обсудить, что делать будем. Вы-то сейчас чем занимаетесь?
–Документы смотрели, ну, бумаги, которые в усадьбе нашлись. Сейчас то же самое у священника глянем, да что там в церкви, посмотрим. И с парнишками этими, что при нем были, поговорить надо.
–Ага – Гридя кивнул, поднимаясь – церковь у них, конечно… амбар какой-то, я глянул. А остальное давай вечером – и он пошел на выход, подгоняя своих, закончивших к тому времени обед.
Ефим с Михайлой, сидевшие рядом, внимательно слушали этот разговор, но больше работали ложками. Только за взваром, когда в столовой никого, кроме них, уже не осталось, Ефим спросил старца:
–Пора, получается, Федора и остальных сюда… подтягивать? И машину твою?
–Получается, так – подумав, ответил Седов – еще с недельку если так снег посыплет, да даже одна метель сильная, и уже не проехать будет. Мы-то, как шли, хорошую дорогу натоптали. Да и так-то, думаю, лопату взять придется, да и помахать ей… А место, сам видишь, удобное, крепкое. Послушаем князя, что скажет…
Посидев еще пару минут, пока жирок после обеда завяжется да испарина после взвара высохнет, они пошли наверх. Девка с поварни только успела собрать миски с ложками да протереть стол (сидели без скатертей, ясное дело), как сверху навстречу им спустились румяные с морозца и голодные – по глазам видно было – мужики из десятка Степана.
«Кухня, видимо, весь день подряд работать будет, пока мы тут – подумал Николай Федорович, поднимаясь – что, интересно, местная обслуга решит – останется или уйдет?». Пока ему казалось, что условия жизни у взятых в обслугу орденских холопов были не очень. Что в той небольшой усадьбе Ордена, которую они захватили первой, что здесь – народ выглядел зашуганно, кое-кто светил синяками, да и не то что толстых, нормального-то телосложения ни у кого не было, кроме той аппетитной бабенки, что их вчера вечером кормила…
Откинув эти мысли, принявшие какое-то не то направление, Седов накинул куртку и вышел во двор. День перевалил на вторую половину, солнце таки разогнало дымку, и, хотя морозец еще ощущался, температура с утра явно поднялась. Они постояли пару минут на освещенном пятачке, продышались (в усадьбе из-за большого количества народу и постоянно топящихся на кухне печей все же было душновато) и пошли в сторону особняком (хотя и рядом с основным домом) стоящей церкви, небольшого домика возле нее и каких-то сарайчиков при нем. Летом, наверное, все пространство от усадьбы до церкви представляло собой один удлиненный двор, сейчас же была расчищена только неширокая дорожка к основному входу в церковь и ответвление от нее к дому священника. Двойные двери в церковь были закрыты (над ними на фронтоне был приделан небольшой крест), а сам дом вблизи оказался не таким уж маленьким – крепкая изба на низком, но каменном фундаменте, с крыльцом и небольшими сенями. И печка там была сложена с трубой через крышу, то есть и топился он по белому. От расчищенного пятачка возле крыльца тянулась совсем небольшая тропинка к боковой стене церкви, в которой виднелась маленькая дверь второго входа.
Николай Федорович задержался на секунду, оглядывая длинную стену церкви, на которой было три небольших оконца, прикрытых сейчас ставнями, и вошел в избу последним, после Ефима и Михайлы. Там, в просторной комнате, за небольшим столом сидели (точнее, сейчас медленно поднимались) оба паренька. Одному, белобрысому, Седов дал бы лет 15 по меркам 21 века, другой, темноволосый и вихрастый, был на пару лет помладше. На столе стояли две миски, в которых было налито что-то белесое, в отдельной чашке лежали два куска хлеба. В избе было тепло, но запаха еды почему-то не ощущалось. Секунду молчания разбавила звонкая рулада из живота одного из пацанов.
–Вас что, не кормили сегодня? – как-то сразу сообразил Николай Федорович – а чего ж вы не подошли? – и только после этого он подумал, что они его и не понимают, наверное. Однако мелкий живо ответил:
–Да мы это, забоялись. Как патера Бенедикта вчера того… а у нас тут было муки немного…
–О, ты по нашему говоришь – обрадованно сообразил и Ефим.
–Чего это по вашему? – даже с какой-то обидой ответил пацан – у меня мамка псковская… была!
–Умерла? – тоном ниже поинтересовался Ефим.
–Чего это?! – пацан попытался возмутиться – в селе живет! Пригнали их оттуда просто.
–А отец?
–Отца привезли по морю… из Любека. Ну, он так сказывал. От него у меня и германский говор. Меня патер Бенедикт потому к себе и взял, что я могу на двух других языках говорить, вот!
–Как звать-то тебя, полиглот? – спросил Седов, успевший оглядеть избу. Собственно, она вся была на виду, кроме небольшой отгородки возле печки. Широкий топчан, претендующий на право называться кроватью, с небольшим распятием в изголовье, штуки три полки, на которых виднелась посуда и какие-то бумаги, наклонная подставка для письма возле окна, сундук под топчаном да стол с короткими лавками – вот и вся обстановка. «Кровать явно священника, в закутке пацаны ночуют – подумал Николай Федорович – не сказать, чтоб особо богато».
