— Он что-то спиздил? — уточнил Кано и узнал, что «спиздить» — тоже плохое слово.

***

Когда Мисе и Лайту вернули их шмотки после заключения и отправили в смежные номера, мыться и переодеваться, L дернул Мацуду за рукав и тихо сказал:

— Мацуда, тащи попкорн.

Ватари как раз привез мелкого поганца, и детектив предвидел много веселья, потому что был уверен: ни фига Лайт не рассказал своей девушке, или коллеге, или кто она все же ему, что Ягами Кано — не его брат.

Мацуда, хоть и был обладателем впечатляюще низкого айкью, сразу все просек, и сказал, что это очень бестактно.

— Это весело, — ответил L.

— Тебя, Рюузаки, побьют когда-нибудь, — протянул Мацуда, глядя на него так, словно это L был имбецилом, и Мацуда его немного жалел. Детектив аж поперхнулся.

За попкорном, тем не менее, Мацуда сходил, и L в итоге ел его вместе с Айзавой, глядя на разворачивающийся спектакль.

И Лайт, и Миса вышли в основную комнату импровизированного штаба преступно красивые, ухоженные и причесанные, словно и не сидели два месяца в одиночных камерах, так что L захотел казнить их обоих чисто из принципа, и тут на Лайта налетел ураган Кано с воплем:

— Папа!

Видимо, бабушка называла Лайта при Кано только «твой папа», и ребенок привык.

Глаза Мисы расползлись на пол лица.

— В смысле, «папа»?!

L, не скрывая ухмылки, захрустел попкорном, с интересом наблюдая за происходящим. Айзава сбоку негромко сказал «хе-хе».

— Я сначала думал, что ты умер, как мама, и так обрадовался, когда Саю сказала, что ты в тюрьме! — радостно и громко говорил Кано, обнимая Лайта за ноги, и запрокинув голову вверх.

— Э-эм… — Лайт растерял все слова и беспомощно оглядывался. На помощь ему никто не рвался.

— Так это тебе было… О, Господи, — Миса прикрыла рот рукой. — Тебя что, изнасиловали? Пожалуйста, прости, что лезла к тебе, я не знала, я больше не буду! Ее хоть судили?

Лайт схватился за голову, кинул затравленный взгляд на L из-под челки и негромко проговорил:

— Рюузаки, можно мне обратно в камеру, пожалуйста?

***

Лайт в душе не представлял, что с ним в последние полгода было не так, а с ним определенно было что-то не так. Он подозревал, что побывал под контролем у Киры без летального исхода, потому что какие-то воспоминания были смазанными, где-то он не видел логики. И он точно помнил, что рассказал Кано про голодающих детей в Африке, чтобы заставить его носить маску на улице, потому что не хотел, чтобы Миса видела его лицо, будто она была Вторым Кирой.

Но еще более странным ему казалось собственное поведение. Да, он свалил из дома и работал на нескольких работах, чтобы обеспечить себе спокойное существование без ругани с отцом и благополучие Кано. Но при этом его не покидало ощущение, что он относился к ребенку как к мелкому, досадному препятствию на пути к некой цели. Он занимал мальчика чем-то, чтобы тот не мешался, и это сильно напоминало преступное пренебрежение ребенком, что противоречило всему, что сам Лайт считал правильным.

Когда-то он с сестрой в порядке общего бреда разговаривал на тему будущего и семьи, и если Саю знала, что никогда не будет готова покупать Киндер-сюрприз и отдавать его кому-то еще, то на свой счет у Лайта была теория, что с одной стороны, он будет любить своих детей, и тискать как щеночков, но с другой стороны, с его нелюбовью к нытью, он с той же частотой мог в будущем посылать их на хер. («Папа, у меня в спине застрял топор, я истекаю кровью!» — «Не ной, будь мужиком!») Ну, сказала Саю, они будут ко всему привычные, если пройдут естественный отбор. Лайт тогда ехидно порадовался, что сестренка наконец-то выучила хоть что-то по биологии, за что получил по голове плюшевым стегозавром.

«Посмотри мультики, Кано» — не было правильным.

«Поиграй в Марио-карт, Кано, только сиди тихо, я занят» — не было тем, чем можно гордиться.

«Ешь что хочешь, только не мешай работать» — было позорищем.

Лайт решительно не понимал сам себя, и твердо решил, что в жизни пора что-то менять — все равно дело Киры оказалось в фактическом тупике, и Рюузаки изображал из себя гусеницу.

Кано от перемен был не в восторге, потому что его вдруг заставили есть полезную еду, и Лайту пришлось изворачиваться и придумывать притчу о «дяде Будде», что желания порождают страдания, и что если у Кано болит живот, то это от страсти к конфетам.

Но потом ребенок понял, что с ним теперь действительно общаются. Что-то рассказывают. Лайт с ним паззлы вместе собирал, чем начал вызывать у Рюузаки, который, видимо, рос без родителей, приступы желчи на фоне дикой зависти.

И вдруг оказалось, что мальчик не шизоид типа L, упоротый по игрушкам, а вполне нормальный ребенок, и радуется не только мармеладкам, просто с ним до этого никто не общался нормально. Кроме бабушки Сатико, и на этой мысли Лайт особенно захотел дать себе пинка.

Миса, кстати, оказалась вполне нормальной девахой: Лайт, конечно, сказал ей, что не был жертвой насилия, у него просто из-за самого факта, что результат его первого неловкого секса рядом бегает, от мыслей об отношениях нервный тик начинался, но она в ответ сказала, что интим в четырнадцать — это офигеть как рано и вполне может быть травматично, уж ей ли не знать, и что если Лайт захочет поговорить, она выслушает.

Ну. Стало понятно, с чего клюшка панкует: при работе моделью рядиться в готик-лоли и отпугивать этим мужскую аудиторию было крайне рисково для карьеры. Изливать ей душу Лайт все равно не стал, но предложение оценил.

Кано она считала прикольным ребенком еще после перлов про империализм и давала шататься по штабу в своих боа, шелковых платках, повязанных на манер плаща, и очках со стразиками, а мальчик ей восхищался из-за несколько мультяшной внешности и заявлял, что Миса сбежала из диснеевского мультика. Миса на это говорила, что она Спящая Красавица, и веретеном укололась специально, чтобы просто поспать (у нее как раз были съемки фильма, и она жесть как упахивалась: в отличие от главного героя, она еще и по четыре часа сидела в гримерке и у костюмеров, где ей крылья клеили).

Посмотрел Лайт на ее общение со своим ребенком, подумал, подумал еще. Припомнил всех своих поклонниц. И решил, что если у него когда-нибудь прекратится нервный тик на отношения, свидания и всякий там секс, то… надо брать.

Иронично, правда, получилось, потому что после того, как их выпустили из заключения, Миса будто бы перестала видеть в Лайте сексуальный объект от слова совсем.

Пока…

— Эй, L, кажется, я что-то нашел.

========== Часть 7 ==========

Грохни для меня L, сказал Ягами Лайт. Тебе же насрать на меня, ну что тебе стоит, уговаривал Ягами Лайт. Я же не смогу встречаться с Мисой, пока он за мной следит, а пока я с ней не встречаюсь, ей грустно, аргументировал Ягами Лайт.

Рем искренне считала зазнобу своего человечка говорящей гавной в цветной обертке, так что единственной причиной, почему она не хотела убивать недруга Ягами заключалась в том, что она была уверена: Миса погрустит, а потом себе кого-нибудь получше найдет.

Однако L оказался дерзким и умным засранцем, быстро арестовал Мису, и пришлось импровизировать — и спасибо ублюде Ягами за его мозги, он действительно обеспечил Мисе алиби, как и обещал, так что Рем решила следовать его плану и дальше.

Рем раньше не особо общалась с людьми (как удивительно) и думала, что Ягами Лайт — еще та гнида, но потом она познакомилась с Хигучи Кёске, и поняла, что Ягами — вообще лапочка и зайчик, и его проект по очистке мира с помощью массовых казней — отличное решение. И это было хреново, потому что она обещала ему убить L, и, если детектив действительно угрожал жизни Ягами, это означало бы, что самой Рем — конец, ведь она начала сочувствовать поганцу.

А потом случилось неожиданное: на собрание высокопоставленных гнид Ёцубы ввалился какой-то мужик, представившийся менеджером Мисы, и стал активно рекламировать ее, как потенциальное лицо рекламной кампании уважаемым господам.