Рем не понимала, что происходит. Хигучи, отрыжка человечества, вообще решил, что жениться на Мисе и убить ее — это отличная идея. И поэтому, когда Мису позвали на допрос под видом собеседования, Рем коснулась ее листком Тетради — достаточно, чтобы Миса ее увидела, но слишком мало, чтобы вернуть воспоминания.

— Миса, ты в опасности. Люди из Ёцубы хотят тебя убить, но я — твой союзник, — проговорила Рем, зажав девушке рот, а затем сказала ей правду, о которой Миса забыла. — Ягами Лайт — Кира. Чем он сейчас занимается?

Когда Рем отпустила Мису, та разрывалась между изумлением и страхом, но при этом ей, как ни странно, было смешно.

— Лайт — Кира? — хихикнула она, опасливо оглядывая Рем. — Вот этот человек-неудачник? Слабо верится. Это многое объясняет, но… ха-ха-ха…

Миса больше не таскается за Лайтом хвостиком, и не сочиняет в его честь стихи на тему «кровь-любовь»? Какое облегчение. Однако…

— Он получил Тетрадь Смерти. Если написать в ней имя…

***

— Никаких свиданий с подозреваемыми, ты что, с ума сошла?! — всплеснул руками Лайт, когда Миса похвасталась уловом после интервью.

Трудно быть альфа-самцом, когда ты нищеброд, а еще трудно видеть в травмированном, задолбанном малолетнем отце-одиночке с хроническим трудоголизмом рыцаря в сияющих доспехах. Миса так отвыкла от мысли, что Лайт — это Кира, что влюбиться в него заново, несмотря на приятный аккуратизм и притягательную внешность, не получалось никак. Она уже не видела в нем Бога на Земле несмотря на то, что в ней заново всколыхнулась благодарность за правосудие, которое Кира ей подарил. Лайт был забавным моралистом и латентным тираном, и неплохим другом, вообще-то, и ребенок у него был прикольный, а еще Миса была ему здорово так должна: и за родителей, и за свое освобождение, раз уж попалась.

— А ты что, хочешь всю жизнь здесь на цепи сидеть? — пожала плечами Миса. — Вид из окна — огонь, не спорю, но Рюузаки со своими камерами у меня уже в печенках сидит, я ведь даже после работы от съемок отдохнуть не могу!

Лайт закрыл лицо руками и коротко взвыл фальцетом. Цепь наручников весело тренькнула.

— Кто-то, — размеренно проговорил Лайт, вперив в нее убийственный взгляд, обычно приберегаемый для Рюузаки, — из этих твоих поклонников — массовый убийца. Тебе что, жить надоело?

Миса демонстративно побренчала брелками-черепушками на телефоне и с отчетливым сомнением в голосе спросила:

— А тебе точно нужен честный ответ?

Лайт громко возмутился:

— Ты в своем уме — говорить такое при ребенке?

— Когда я ем, я глух и нем, — мудро и удивительно в тему заметил мучивший свой обеденный салат упомянутый ребенок.

L, до этого не принимавший никакого участия в разговоре и изображавший компьютерную горгулью, развернулся и раздраженно протянул:

— Ой, я тебя умоляю, ты думаешь, я не знаю, что ты читал ему на ночь «Молот Ведьм»? Лайт-кун, ты лицемер.

— А кто такой лицемер? — поинтересовался Кано.

— Тот, кто говорит одно, а делает — другое, — любезно объяснила ребенку Миса.

— А-а-а… — понятливо протянул Кано. — То есть, Рюузаки сказал, что папа — пиздабол.

— Кано!!!

***

Кано начал думать, что станет полицейским, когда вырастет. Его ведь уже довольно долго окружали полицейские, так что, когда он станет достаточно большого роста, ему просто выдадут те ремни с пистолетом, и он тоже будет искать нехороших дядей.

С папой, правда, странно получалось. Он тоже искал нехороших дядей, но ходил в наручниках, будто его так и не выпустили из тюрьмы. Ну да это было не важно!

Когда Кано только переехал от маминой подруги к папе, ему, в принципе, понравилось, потому что теперь никто не драл ему уши. Но теперь, после того как папа вернулся из тюрьмы, Кано видел разницу. Наверное, вначале Кано папе очень мешался. И Кано очень не хотел, чтобы те времена возвращались.

Кано готов был слушать про дядю Будду и есть цветную капусту хоть каждый день, если папа все еще будет сочинять вместе с ним сказочки, паззлы собирать, и всякие штуки, которые у него в компьютере происходят, объяснять. До возвращения папа редко высказывался — только если Кано плохие слова говорил. Теперь же папа часто вопил: если Кано шел не туда, если пытался кататься по перилам, если пытался засунуть вилку в розетку, вопил, а потом хватал на руки и строго так говорил: не пугай меня так. А затем — тихо, но сильно тискал, как сам Кано — плюшевых мишек.

И Кано понял, что папа смеется и вежливо улыбается из ненависти, или безразличия, а орет — из любви.

А потом все поломалось и вернулось обратно.

Большой полицейский дом опустел — последними ушли папа с Рюузаки, привязав тетю Мису цепями к креслу. Рюузаки сказал, что Кано остался за старшего, и ему нужно следить, чтобы Миса глупостей не наделала, а если наделает, то надо обязательно всем рассказать.

Тетя Миса зло сказала на это «ха-ха-ха, Рюузаки», а затем повернула привязанный к подлокотнику кулак и оттопырила средний палец, но все же пожелала им удачи.

Папа на прощание погладил Кано по голове и хмуро сказал, что если повезет, то они скоро смогут уехать. Вот только когда они вернулись… папа снова был такой же, как весной. Вежливо улыбался, негромко посмеивался. Когда тетю Мису отвязали, он поцеловал ее в лоб и попросил присмотреть за Кано пару часов. А затем повернулся к нему, коротко подмигнул, и будто бы забыл о его существовании.

Кано очень захотел к бабушке Сатико.

***

ПОБЕДА ПОБЕДА ПОБЕДА РЮУЗАКИ ТЕБЕ КОНЕЦ, билось в висках у Лайта с того самого момента, как умер Хигучи Кёске. Остались мелочи — чтобы Миса откопала вторую Тетрадь и, в идеале, вспомнила настоящее имя L. А если не вспомнит, и L что-то заподозрит, Рем всегда рядом и сможет вовремя его убрать. Все шло отлично, оставалось только сдерживать себя, чтобы не пританцовывать от радости.

Айзава зачитал два фальшивых правила Тетради — L они, конечно, не убедят, но…

— Это доказывает невиновность Мисы и Лайта, а значит, с них надо снять наблюдение.

Да. Именно. Дураки. Лайт вместе с остальными оглянулся на большой экран, на который транслировалось изображение из комнаты Мисы, пока L меланхолично и нарочито медленно искал ключи от наручников — все явно жалели «бедную девочку», которая жила под прицелом камер месяцами.

А «бедная девочка» тем временем своим голоском «специально для дошколят» протянула:

— Ну и что ты такой грустный, Кано? Ведь вас с папой скоро выпустят отсюда, ты сможешь гулять, сколько захочешь!

— Не хочу. У него опять то лицо, — буркнул Кано.

Лайт похолодел. Воображаемый друг «Няшка» был давно забыт, и Лайт был осторожен, из Кано не должны были ничего вытянуть, но… что, если он что-то сболтнет и похерит весь план?

— В смысле? — моргнула Миса.

— У него два лица, — выразился Кано калькой с одного известного английского выражения. — Я опять ему мешаю, и ему не нужен, а он улыбается, он, он… лицемер!!!

Лайт покачнулся и оперся рукой о стол, не слыша больше ничего — в ушах стоял шум, голоса долетали как сквозь вату.

Воспоминания, вернувшиеся с Тетрадью, вытеснили все, что он надумал и наобещал себе, когда его выпустили из камеры. Лайт считал, что он прекрасный лжец, и, как оказалось, заблуждался. Он снова, пусть и ненадолго, стал тем, что поклялся в себе вытравить — никакой мир не стоит того, чтобы страдала твоя собственная семья, и уж тем более, чтобы каждый день предавать то, что ты сам считал добрым и правильным.

— Рюузаки, — услышал он свой усталый голос со стороны. — Сними наручники, пожалуйста. Ты же видишь, что мне нужно решить проблему.

…На крыше не было подслушивающих устройств за отсутствием смысла в оных на открытом пространстве, и там-то Лайт и подловил Рем той же ночью, уже после того, как сказал Кано, что ему очень стыдно за то, как он вел себя весной, и что так больше никогда не будет. Кано плакал навзрыд, но обнимался изо всех своих невеликих сил.

— Рем. Я откажусь от Тетради. А чтобы к нам с Мисой больше не было претензий, сделай вот что…