Тонкие смуглые ладони легли ему на плечи, темнокудрая голова прижалась к спине.

– Ляжем, любый мой? Хоть час, да наш.

– Не спится, обдумать всё надо и дело сделать. Ты схорон проверяла?

– Проверяла. Всё, как и в прошлый раз: и камушки на месте, и следов ничьих нет.

– Вот и ладно.

Предводитель разбойников повернулся к женщине, которая вот уже второй год следует за ним тенью и служит ему верой и правдой. Кетун была похожа на цыганку не только внешне. Её низкий бархатный голос, поющий странные песни на чужом языке, на привалах будоражил и привораживал его ватагу, а умение колдовать держало лихих ребят в подчинении. При этом ведьма никогда не лезла в разговоры, не высказывала прилюдного своего мнения, не командовала, не пререкалась ни с кем. Существовала параллельно и самостоятельно, чем добавляла себе исключительности в глазах окружающих. Кетун умело пользовалась своей красотой, завлекая зажиточных купцов, обводя их вокруг пальца с истинно кошачьей грацией, но убивать обобранных жертв оставляла разбойникам.

Богатство ватаги росло с каждой удачной вылазкой. Золото, драгоценные камни, редкое оружие и меха ждали своего часа в небольшой пещере, но Рогволду было уже мало, он рвался выше. Ему всегда нравилась власть, возможность решать чьи-то судьбы, карать и миловать, отнимать и дарить. Кетун посмеивалась над его мечтами поначалу, но как-то увидела в баранье лопатке нечто, что изменило её мнение. С того дня она стала атаману настоящей поддержкой, а не просто любовницей. Там, где Рогволд выстраивал сложный план, ведьма продумывала детали, и этот тандем был страшен и непредсказуем.

– Пусть люди спят. Коли спросят, где я, скажешь, что не их дело. – крепкий поцелуй не дал Кетун задать вопрос. – После всё расскажу.

Когда он в первый раз обратился, то испытал какой-то детский восторг. Должно быть бедолага Икар в начале своего полёта чувствовал нечто похожее. Сейчас превращение в птицу или собаку уже воспринимались проще. Знали бы его преподаватели, что вещали ему об этике с кафедр и парящих лектоэкранов, чего добился их курсант, которого почти исключили за аферу с ДНК Клеопатры. Они вытравливали в молодом человеке его флибустьерскую сущность. А ведь именно она помогала виртуозно справляться с испытаниями и экзаменами. Рогволд тряхнул головой: зачем сейчас он вспомнил о прошлом? Атаман глубоко вздохнул, настроился и в мгновение ока взмыл вверх бурым беркутом. Было уже достаточно светло, чтобы хищная птица смогла разыскать мужчину и женщину, спящих у большого валуна.

Рогволд действовал терпеливо, ждал, затем пролетел для верности над деревней, удостоверился, что отныне в ней нет жизни, а потом сопроводил девушку до места назначения. Наблюдал и снова ждал.

Вот она упала на спину, раскинув руки в стороны. Рогволд склонился над ней, провёл пальцами по нежной щеке, скрутил в колечко тёмно-русый локон. Вздохнул, подхватил руку, поцеловал пальцы и вытащил тот самый кинжал, которым девчонка его ранила.

– Хорош малец. – Любава широко улыбнулась. – Хоро-о-ош! В грудях так истинно добрый молодец. Глаза меня подводить стали, м-да. Девку с парнем попутала!

Женщина убрала с девичьего лица потемневшие влажные пряди и с лёгкой завистью отметила и ровную кожу, и красиво очерченные брови, и даже потрескавшиеся и посеревшие губы, которые, тем не менее, были весьма соблазнительной формы. Остальные прелести Любава окинула лишь мимолётным взглядом.

– Ну, девонька, давай-ка спасать тебя. – приподняв голову девушки, ведунья попыталась напоить её из бурдюка, но мешали плотно стиснутые зубы. – Давай, красавица, пей! Пей, голубка, чистая вода, чистейшая.

Спустя четверть минуты Катя всё же разжала челюсти и закашлялась, захлебнувшись первым глотком. Дальше дело пошло легче. Через некоторое время она даже смогла сесть, но тут же, почувствовав позыв к рвоте, попыталась отползти от своей спасительницы.

– Да не стыдись, отрава – он такая. Выгоняй её из нутра, выгоняй. А я и не такое видывала, девонька, не стыдись. – Любава встала, отряхнула юбки и отвернулась от вздрагивающей в спазмах девушки. Сделала пару шагов от колодца, осмотрелась. – Это кто же такое сделать посмел. Нелюди! О-хо-хо…

Ведунья достала из сумы холщовый мешочек, вынула из него горстку сухой травы, растёрла ее пальцами в труху и понюхала. Затем плеснула в ладонь воды из бурдюка и мизинцем замешала кашицу. Подсела к Кате:

– Глотай!

Та послушно с руки своей спасительницы слизнула неизвестное науке снадобье и обессиленная уткнулась Любаве в плечо. Мозг сам решил: если помощь пришла, нужно её принимать, а тело просто подчинялось, выбора-то не было.

– Хорошо. Жуй медленно и глотай. Опосля тебе воды дам.

Катя следовала указаниям, жевала, запивала, снова жевала, и так раза три, пока ведунья удовлетворённо не хлопнула ладонью о ладонь.

– Мутит ещё?

– Нет, тётенька, не мутит. Голову кружит.

– Ну, это ничего! Покружит, да и кончится. Пей больше. Пей, пока в горло вода литься не перестанет!

Они посидели молча еще минут пятнадцать. Катя то и дело прикладывалась к бурдюку и чувствовала, как возвращается в нормальное состояние. Противоядие или трава тому были причиной, ей не хотелось думать. Она словно чудом спаслась из болота, и сердце до сих пор заходилось от ужаса смерти, который пришлось испытать.

– Ну, горемычная, полезай в кибитку, поедем в Поляницу. Там будем Фёдора дожидаться.

Катя вскинула голову:

– Не могу, мне нельзя! Мне здесь ждать нужно, меня заберут! – и осеклась под внимательным взглядом Любавы. – Друзья заберут.

– Друзья-я-а-а, – протянула ведунья, – друзья-други – каждому по подруге. Стало быть, оставить тебя тут? Одну?

Катя кивнула и широко улыбнулась. Нет, определённо театр потерял в её лице талантливую исполнительницу

– Благодарствую, тётенька. Коли не ваша помощь, не видать мне света белого. Напужалась я сильно, ой как напужалась, тётенька! А сейчас хоть пой – так хорошо стало!

– Странно ты разговариваешь, голубка моя. Не наших краёв речь. Ты откуда будешь?

– Отовсюду буду. Нет у меня родного края. Мы дорожные люди, скоморошье племя. Где свадьба, где пир княжий, так и колесим по лесам и долам. Не помню, где родилась, кто отец с матерью. Подкидыш я, сирота.

Катя нутром чувствовала, что женщина ей не верит.

– Как вас величают, тётенька? Имя буду ваше помнить, за добро добрым словом поминать.

– Любава.

– Любава. Красиво. – Катя машинально накрыла ладонью маяк и вдруг с ужасом почувствовала, а затем и увидела на коже надрез с почти засохшей кровью.

– Это… Это вы? – сипло спросила она ведунью.

– Что? Рана? А ну, дай гляну.

Любава закатала Кате рукав, быстрыми движениям набрала воды, омыла ранку, достала из сумы узкую полосу полотна и наложила повязку, как заправская медсестра. – Заживёт, не глубокая. Оцарапалась, поди, когда падала. – женщина огляделась и в который уже раз за последние полчаса задумчиво взглянула на девушку: поблизости не наблюдалось ничего, что способно оставить тонкий чистый надрез, а уж получить такую рану в падении было и вовсе невозможно.

Катя же лихорадочно соображала, как поступить. То, что маяк вытащили намерено, не было сомнений. Но кто так не хочет возвращения девушки домой? Если напавшие на них с Фёдором разбойники, то им гораздо проще было бы убить её. Ведь предводитель, который прекрасно понимал, кто есть Катя на самом деле, скорее всего, чёрный искатель, ему уж точно свидетели не нужны. Или он её и убил? Думал, что убил. Воду же отравили. Голова снова начала болеть и кружиться, и с губ девушки сорвался громкий стон.

– Не оставлю я тебя тут, голубка. Нечисто тут, недоброе вокруг вьётся, уж поверь. Поехали в Поляницу, поживёшь у меня, а друзья твои… – тут Любава вновь с подозрением взглянула на Катю. – Друзья тебя найдут. Вставай-ка!

Катя не возражала. Она с трудом дошла до кибитки, перевалилась через борт и мешком рухнула на разосланную свежую солому.