Синдер прервал осмотр, когда понял, что Симиал и Лок остались на крыльце. Оба переминались с ноги на ногу, а Лок еще и чесал в затылке.

– Мы пойдем, займемся вашими родителями, – сказал Симиал.

– Я ценю это, – произнес Питч, ступая на крыльцо и пожимая руку каждому.

После того как они удалились, он вошел внутрь и закрыл дверь. Невидящим взглядом уставился вглубь дома, а секунду спустя, похоже, сорвался, и его тело сотрясли жестокие рыдания. Он плотно сжал веки и челюсти.

Синдер не знал, что сделать или сказать.

– Мне жаль, – произнес он срывающимся голосом, неуверенный в том, стоило ли вообще что-то говорить.

Питч содрогнулся, вытер глаза и взял себя в руки.

– Это не твоя вина. – Он прошел вглубь дома, к комоду, вынул оттуда пару штанов и рубашку и кинул их Синдеру.

Тот поймал их и тщательно рассмотрел.

– Переоденься, – сказал Питч. – А потом отдохни. У меня есть несколько одеял – можешь спать на них. – Он вздохнул. – Нам предстоит долгая ночь. Вечером будут хоронить наших родителей, а потом…

Синдер удивился виноватому выражению, вспыхнувшему на лице Питча, когда тот бросил взгляд в его сторону. И все же щедрый жест и слова брата требовали ответа.

– Спасибо, Питч. Мне правда жаль, что все так получилось.

Питч, казалось, хотел сказать что-то еще, но лишь покачал головой.

– Отдохни.

Он покинул избу, и дверная рама затряслась, когда брат захлопнул за собой дверь.

Синдер не отрывал взгляда от нее. Без теплого присутствия Питча в доме стало темнее, но мысли были заняты не светом и тенью. Вместо этого на поверхность снова вышли тревоги, которые он раньше отодвинул на задний план.

Его захватили те же проблемы и вопросы, что и прежде. Питч, и даже Симиал и Лок были хорошими людьми. Судя по тому, как крепко и мощно они были сбиты, они явно были крестьянами. Что же можно сказать о Синдере? Кем он был? Был ли он крестьянином? Что с ним приключилось?

Вопросы вихрем кружились в голове.

Он заставил себя сделать глубокий вдох и расслабиться. В мозгу возникла вспышка озарения, и он замер, представляя, что раздувает ее, словно уголек, чтобы разжечь костер и согреться холодным вечером.

Секунду спустя его постигло разочарование. Озарение исчезло, потонув в тлетворных испарениях сомнений. Синдер попытался снова ухватиться за него, но оно уже было потеряно, и он застонал от огорчения.

До сих пор он стоял на ногах твердо, отбрасывая досаду от того, что не знал, кто он такой. Да и вообще ничего об окружающем мире. Теперь же весь этот груз беспокойства обрушился на него, и Синдер почувствовал желание присесть на деревянную лавку.

Ласточка была бедной деревушкой. Не требовались воспоминания, чтобы понять эту очевидную истину. Как устроить здесь свою жизнь?

Синдер осмотрел свое тело. Он был молод, еще не мужчина, но уже не ребенок. Помимо чахлой ноги и искалеченной стопы он был еще слаб и тощ, мог одной ладонью обхватить верхнюю часть своей руки. Он не сможет трудиться весь день. Должно быть, родители делали все возможное, чтобы у него было все необходимое для выживания. Теперь, когда их не стало, возьмет ли Питч его к себе? Может ли брат позволить себе это?

Синдер окинул избу критическим взглядом. Не особо богато, а значит, Питч вряд ли сможет обеспечивать брата, который не в состоянии добывать пропитание самостоятельно.

И что теперь? Его выгонят? Это возможно.

Странно, но Синдеру даже не пришло в голову испугаться.

Все еще находясь в растрепанных чувствах, Синдер нашел одеяло и постельные принадлежности. Ему удалось урвать пару часов сна, прежде чем Питч растолкал его ботинком и резко произнес:

– Пора.

Синдер выбрался из-под одеяла, обратив внимание на то, что Питч разглядывает его с вопросительным выражением лица. Он догадывался, о чем думает брат. Питч хотел знать, не вернулась ли к нему память., и Синдер ответил на невысказанный вопрос:

– Я все еще ничего не помню.

Лицо Питча прорезали морщинки разочарования.

– Тогда пойдем, – сказал он, ведя Синдера наружу.

Сумерки. Он проспал дольше, чем полагал.

Синдер как дурачок плелся за Питчем, просто идя туда, куда ему скажут. У него не было иного выхода, и он ничего не мог с этим поделать. Из-за всей этой ситуации его переполняла досада, но, как и в случае с тревогой, он отодвинул ее на задний план. Сейчас не время. Нужно трезво мыслить, чтобы понять, как действовать дальше. От этого зависело его будущее. Или, по крайней мере, так ему казалось. Эмоции могут подождать до лучших времен.

Они с Питчем шли в центр деревни. Синдер хромал, поэтому ему трудно было поспевать за братом, и молча проклинал свои недуги.

Они подошли к небольшой округлой площади, где у подножья травянистого холма сходилось несколько дорог. Там обнаружились Симиал и Лок, стоявшие рядом с узкоплечим изможденным стариком с обветренной темной кожей. В руках у него был посох выше его небольшого роста, на голове не было ни волосинки, и стоял он с голой грудью, в одних лонджи[4], которые когда-то были белыми, а теперь потемнели.

Также там была молодая женщина с длинным лицом и пухлыми губами, при взгляде на которые создавалось ощущение, что она часто улыбается. Но не сейчас. Сейчас она хмурилась и беспокойно сжимала руки. Синдер понял, что это жена Питча.

На похоронных дрогах, собранных из хвороста и стопок колотых дров, возлежали два тела, полностью закутанные в белое. Родители Синдера. Ни одна часть их тела не была видна.

Пришло время похорон. Питч сделал жест молодой женщине, и она выступила вперед.

– Это моя жена, Шеза, – сказал он. Затем он указал на старика: – Наш священник, Дипак Морал. Мы по возможности проводим похороны в день смерти. Это считается благоприятным.

Дипак сильнее оперся о посох и склонил голову набок.

– Он правда о нас не знает?

Питч ответил:

– Он ничего не знает. По крайней мере, так было, когда он пошел спать.

Синдер поймал на себе полный смутной надежды взгляд Питча.

– Я не знаю. Правда, – подтвердил он. – Единственное, что я помню, – это как очнулся в колодце и Питч меня вытащил.

Шеза вышла вперед, ее лицо озарила теплая улыбка.

– Значит, нам придется заново научить тебя тому, что ты забыл, – ее голос оказался на удивление низким.

Дипак прочистил горло, и улыбка сползла с лица Шезы.

Сощурившись, Синдер глянул на священника. Все вокруг что-то знали, приняли какое-то тайное решение, и исходило оно, судя по всему, от священника. Синдер задумался о том, что это могло бы быть. У него были подозрения, но…

Он прервал раздумья, когда собрались жители деревни: едва ли двести человек мужчин, женщин и детей. Питч представил каждого, объясняя обитателям Ласточки, что Синдер потерял память.

Синдер запомнил несколько имен жителей, которых ему представили, но их лица слились в расплывчатое пятно, когда они выражали соболезнования, сочувственно качая головами. Дети с грустными глазами говорили мало, тоже бормоча что-то сочувственное.

Негромкий стук привлек внимание Синдера к похоронным дрогам, у которых стоял Дипак, постукивая посохом по земле.

– Пора, – объявил он. – Сумерки. Самое благоприятное время, чтобы отправить возлюбленных наших в вечные объятия Девеша. Пусть Шокан и Сира станут проводниками на пути их.

Произнеся это, священник открыл книгу и начал бормотать слова, смутно знакомые Синдеру, но он не знал, на каком языке тот говорил.

– Шевасра, – прошептал Питч, стоявший слева от Синдера. Он держал зажженный факел – единственное светлое пятно на фоне стремительно угасающего дня. – Это святой язык, язык Шокана и Сиры, на нем говорили в их родных землях. Говорят, он возносит тело на небеса.

Шокан. Сира. Шевасра. Важные для жителей Ласточки слова, а Синдер понятия не имел, что они означают. Придется узнать гораздо больше, чем он изначально полагал.