Было установлено, что классификация по этим типам привязанности на основе AAI предсказывает конкретные стили родительского поведения с их собственными детьми, о чем свидетельствует наблюдение за реакцией малышей на временную сепарацию от матери или лица, осуществляющего уход, которая была выявлена в ходе эксперимента по методу Эйнсворт «Незнакомая ситуация» (Ainsworth et al., 1978).

Результаты прохождения беременными матерями AAI позволяли предсказывать тип привязанности к рожденным ими младенцам в возрасте одного года с точностью до 70 % (Fonagy et al., 1991). Такая эмпирическая работа доказывает, что существует передача моделей нарушенного воспитания между поколениями, и определяет в общих чертах возможные механизмы возникновения психического вреда. Например, девочка, мать которой не может позаботиться о ее нуждах, впоследствии развивает небезопасную привязанность, в которой хочет, чтобы ее мать была с ней все время, поскольку у самой девочки отсутствует внутреннее ощущение матери.

Такое отсутствие интернализированного ощущения надежной матери приводит к навязчивости в поведении, попыткам остаться с матерью и острому чувству брошенности и страха, возникающему в моменты, когда ребенка оставляют в одиночестве, как будто мать никогда уже не вернется. Согласно психоаналитической терминологии, объектные отношения девочки искажаются и она вполне может проявлять качество «прилипчивости» в ходе психотерапии, совершая отчаянные попытки «цепляться» за терапевта и опасаясь, что о ней не будут думать вне непосредственного физического присутствия. Ситуации сепарации могут казаться ей невыносимыми.

В недавней работе Бейтмана и Фонаги исследуется, как у людей с ранними нарушениями привязанности формируются и развиваются трудности в ментализации своих собственных эмоциональных состояний и эмоциональных состояний других людей (Bateman, Fonagy, 2004). Вместо ментализации такие люди реализуют свои сложные чувства в импульсивном поведении, включая насилие в отношении себя или других. Существует растущая доказательная база, выстроенная на лежащей в основе поведения этих личностей модели нарушенной привязанности, для проведения психотерапии, нацеленной на устранение трудностей в ментализации определенных состояний психики.

Неудачные попытки лиц, осуществляющих уход за малышом, отзеркалить и отрефлексировать его поведение создают в дальнейшем трудности в рефлексивном функционировании самого этого ребенка. Данная работа в большой степени основывается на типах процессов, описанных в данной главе, на способах передачи моделей нарушенных привязанностей между поколениями и на глубинных причинах развития подобных трудностей.

В следующих главах подробно описывается, как эти трудности проявляются в различных актах насилия со стороны женщины в отношении детей, самой себя и партнеров, со ссылкой на модели женского насилия, описанные выше.

Стряхнув с себя скуку, Руфь спешила приготовить ужин, стараясь успеть до прихода мужа из конторы. Всего две радости она втайне позволяла себе – к одной из этих радостей был причастен ее сын и сама комната, в которой она ей предавалась, в какой-то мере тоже усугубляющая удовольствие. Здесь царил зеленоватый влажный полумрак, так как сосновые ветви прикрывали все окно и приглушали свет. Эту маленькую комнату доктор называл когда-то кабинетом, а теперь, кроме швейной машинки и манекена в углу, здесь стояло лишь кресло-качалка да скамеечка для ног. Руфь садилась, устраивала сына на коленях и кормила его грудью, не отводя взгляда от его закрытых глаз. Ее побуждало вглядываться с такой пристальностью в его лицо не столько чувство материнской нежности, сколько нежелание глядеть на его свисавшие чуть не до пола ноги.

В конце дня, когда муж запирал контору и отправлялся домой, Руфь заходила в маленькую комнату и звала сына. Он входил, она расстегивала блузку, улыбаясь. Он был еще так мал, что его не смущала ее обнаженная грудь, но безвкусное материнское молоко ему не нравилось – для этого он уже достаточно вырос, а потому входил он неохотно, как бы выполняя надоевшую обязанность, а выполнял он ее ежедневно и, втягивая пресное сладковатое молоко, старался не сделать нечаянно матери больно зубами.

Тот факт, что женщины могут осуществлять и осуществляют сексуальное насилие над детьми, в серьезной мере угрожает социальным стереотипам материнства и женственности. Хотя данные криминальной статистики стабильно показывают, что женщины совершают лишь 1 % от всех правонарушений на сексуальной почве (Home Office, 1993, 1998, 2003, 2006), существуют свидетельства по другим показателям и из других источников, включая самоотчеты жертв сексуального насилия, что эта цифра не отражает истинный уровень насилия со стороны женщин. В недавнем ретроспективном исследовании, проведенном в США и основанном на самоотчетах, Дьюб с соавторами обнаружили, что мужчины говорили о совершении женщинами порядка 40 % преступлений сексуального характера в отношении несовершеннолетних, в то время как женщины говорили лишь о 6 % таких случаев (Dube et al., 2005). Форд приводит данные детской службы доверия Великобритании ChildLine за 2004–2005 гг., в которых указывается, что 3 % девочек, звонивших на горячую линию, заявляли о насилии со стороны женщин и 2 % – о насилии со стороны их собственных матерей, в то время как мальчики сообщали о насилии со стороны женщин в 25 % случаев и в 16 % – о насилии со стороны матерей (Ford, 2006). Очевидно, что официальная статистика, касающаяся уголовного судопроизводства по подобным случаям, демонстрирует иную картину. Сексуальное насилие, совершаемое женщинами, судя по всему – то преступление, показатели которого сильно занижаются (Ford, 2006; Saradjian, 1996).

Последствия женского сексуального насилия в значительной степени недооцениваются жертвами по нескольким причинам. А именно: большее чувство стыда, связанное со злоупотреблением со стороны матери или других женщин; преобладающее в социуме представление о мужчинах-преступниках и женщинах-жертвах; сложная и сильная эмоциональная привязанность детей к их матерям или женщинам-опекунам и страх, во многих случаях оправданный, что им не поверят. Идея о том, что некоторые матери или женщины детородного возраста совершают сексуальное насилие в отношении детей, является в обществе недопустимой, она бросает вызов идеализированным представлениям о материнстве и женственности.

С признанием существования материнского сексуального насилия дело обстоит сложнее, нежели с признанием материнского физического насилия. Даже после того как впервые был выявлен «синдром избиваемого ребенка» и ему дали определение, чувства возмущения и недоверия по-прежнему присутствуют среди широкой аудитории. Неспособность признать возможность женского сексуального насилия отражает общую тенденцию отрицания женской сексуальности в целом и женских перверсий в частности.

Табу материнского инцеста остается поразительно мощным, что затрудняет его концептуализацию: «Сохранение в секрете и отрицание сексуального насилия по-прежнему остается обычным делом, особенно когда человек, совершивший действия насильственного характера, является женщиной» (Saradjian, 1996, p. xiii). Беспрепятственный доступ к детям, который есть у женщин – матерей, нянь, детских медсестер, гувернанток и помощниц по дому, а также интимный характер их обычного взаимодействия с детьми (например, во время купания, переодевания, кормления, смены подгузников, нанесения кремов и лосьонов) позволяют женщинам чрезвычайно легко совершить насильственные действия в отношении детей и злоупотреблять своими полномочиями именно в рамках ухода за ними. Эти факторы позволяют также скрыть эпизоды насилия, что предоставляет множество возможностей для первертного обращения с детьми. Сама женщина-насильник зачастую не дифференцирует сексуальный контакт с детьми и искреннюю привязанность к ним, что отражает ее собственный детский опыт. Ранний опыт сексуального насилия может предрасположить женщину к совершению впоследствии преступлений насильственного сексуального характера в отношении детей.