Больше всего меня впечатлила способность некоторых женщин отрицать подлинную сущность изменений, происходивших с ними и воплощаемых в их неодолимой потребности атаковать свои собственные тела или, позднее, тела своих детей во время прохождения критических периодов развития.
(Laufer, 1993, p. 69)
Подобное явно прослеживалось в случае с Кейт, которая описывала свою беременность как «ужасающую», говоря о ней: «Я просто не знала, что внутри меня». Это высказывание раскрывает ее страх перед собственным бессознательным желанием убить свою мать, ребенка и саму себя. На протяжении всей беременности Кейт совершала жестокие покушения на свое тело, нацеленные на то, чтобы изгнать ребенка из утробы, поскольку ее ужасные переживания, связанные с беременностью, казались ей невыносимыми. Кейт не давал покоя как осознаваемый, так и бессознательный страх, что внутри ее тела развивается ядовитое существо. Представляется также весьма вероятным, что опыт сексуального насилия, пережитый Кейт ранее, сделал ее очень чувствительной к насильственному вторжению в ее внутреннее пространство и нарушению его границ, и вследствие этого нерожденный ребенок воспринимался ею как угрожающий и преследующий объект. Жестокое поведение Кейт можно понять как реакцию на пережитую ей самой в детстве травму насилия и сексуального злоупотребления, которая была подкреплена недостаточной привязанностью в отношениях с ее собственной матерью, что и привело к формированию первертных защит, таких как склонность полагаться на физическое насилие и мощная идентификация с младенцем, жаждущим убить (De Zulueta, 1993). Сочетание телесных и эмоциональных состояний во время первой беременности является, как описывает Пайнз, мощным стимулом реактивации более ранних переживаний женщины:
Молодая женщина может начать осознавать примитивные, ранее вытесненные фантазии и конфликты, возникшие из инфантильных сексуальных теорий о концепции зачатия, внутриутробной жизни и рождении. Из этого следует, что положительные и отрицательные аспекты себя и объекта могут быть спроецированы на скрытый от взглядов плод, как если бы он являлся ее расширением.
(Pines, 1993, p. 100)
Реактивация более ранних переживаний может носить навязчивый, преследующий характер, приводя к сильным чувствам гнева и страха в отношении развивающегося ребенка. Эти страхи могут выражаться в виде сильного опасения родить ребенка с нарушениями или уродствами, что иллюстрирует величину чувства вины за роящиеся в голове разрушительные импульсы и желание убить ребенка. Эти страхи могут сосуществовать с фантазиями о нарциссической завершенности, о том, что еще неродившиеся дети предложат матери безусловную любовь и заботу. Эта надежда была ясно выражена Кейт, которая сказала, что мечтала родить ребенка, чтобы иметь «что-то мое собственное… кого-то, кто любил бы меня».
Поскольку состояние беременности может как подпитывать фантазии женщины о целостности и созидательности, так и, наоборот, пугать ее мыслями о вторжении, заражении и убийстве, угроза которых исходит изнутри ее самой, опыт ответственности за другого человека, беспомощного, но требовательного младенца, может включать в себя совершенно различные наборы фантазий и состояний. Это наглядно видно на примере тех сложностей и нарушений, с которыми столкнулась Кейт во время своей беременности и материнства и которые в результате привели ее к жестоким покушениям на ребенка, как во время беременности, так и после родов, и как внутри, так и вне ее собственного тела. Время от времени это различие казалось ей утраченным, будто она и ее ребенок были слиты воедино.
Промискуитет и беременность
Беспорядочные половые контакты с бессознательной целью «заполучить» беременность могут отражать отчаянную и неудовлетворенную потребность молодой женщины в материнстве, ощущении завершенности и «целостности», которой, как ей казалось, она была лишена.
Физиологически зрелое и сексуально живое тело молодой женщины определяет ее статус взрослого человека, но также и позволяет ей отщеплять и отрицать болезненные эмоциональные состояния за счет подмены телесными ощущениями. Таким образом, чувства любви либо ненависти к себе или к объекту могут быть конкретным образом выражены, депрессия устранена, а самооценка повышена. Вследствие этого половой акт, который для внешнего мира кажется актом взрослой генитальной сексуальности, может бессознательно стать средством удовлетворения неутоленной прегенитальной тоски по матери и материнской заботе. Мать является для ребенка символом как среды, в которой проходит его созревание, так и самого материнского ухода. Физическое присутствие матери и ее эмоциональное отношение к своей дочери и ее телу интегрируются с опытом самой дочери и ее сознательными и бессознательными фантазиями о своем теле. Сформированная таким образом репрезентация интроецированной материнской фигуры становится для дочери на всю жизнь моделью, с которой она идентифицируется и от которой себя дифференцирует.
(Pines, 1993, p. 102)
Пайнз, в отличие от Фрейда, не считает, что беременность и рождение удовлетворяют желание каждой женщины получить компенсацию за отсутствие у них полового члена. Она утверждает:
Существует четкое различие между желанием забеременеть и желанием произвести живого ребенка на свет и стать матерью. Что касается примитивных тревог и конфликтов, связанных с решаемыми на протяжении всей жизни женщины задачами сепарации – индивидуации от ее собственной матери, то они могут быть неожиданно выявлены в эмоциональном опыте первой беременности и последующего материнства.
(ibid., p. 98)
Важность работы Пайнз заключается в том, что в ней прослеживается процесс развития нарушенного материнства через фантазии женщины во время ее беременности, направленные на ее идентификацию с внутренней репрезентацией собственной матери, «физически усиленные» во время беременности. Для нарушенных матерей эта интернализованная мать будет также первертным объектом.
Передача нарушенных моделей привязанности
Важное эмпирическое исследование путей передачи нарушенных моделей привязанности между поколениями исходит из теории привязанности, базирующейся на основополагающей работе Джона Боулби. Ранний опыт пребывания в небезопасной среде и определенные стили воспитания, не отвечающие потребностям и желаниям младенца, связываются с последующими трудностями в социальном функционировании. Нарушение привязанности в детстве может привести к проблемам в выстраивании доверительных и стабильных отношений с партнерами, в воспитании своих детей и формировании с ними безопасной привязанности (Fonagy, 1991; Fonagy et al., 1995). Отсутствие доверия и безопасности в ранние годы жизни может иметь долгосрочные последствия в отношении моделей привязанности в более старшем возрасте. Опыт небезопасной привязанности в начале жизни имеет связь с расстройствами личности в зрелом возрасте и изучается в случае взрослых респондентов с использованием интервью о привязанностях для взрослых (AAI), представляющего собой полуструктурированную схему психодинамического интервью, которое позволяет получить богатые качественные данные о характере воспитания в детстве, на основании которых могут быть выявлены конкретные стили воспитания. Респондентов просят описать свои ранние привязанности, чувства к родителям, а также значимые потери или травматические переживания в детстве. Затем привязанности классифицируют по четырем типам, по большей части основываясь на стиле их описания респондентами: «надежный тип привязанности», «тревожно-избегающий тип привязанности», «тревожно-устойчивый тип привязанности» и «дезорганизованный/дезориентированный/неразрешенный тип привязанности» (Holmes, 1993).
