Известно, что XX съезд образовал глубокую трещину в советско-китайских отношениях, привёл к разрыву с Албанией, послужил детонатором в руках организаторов волнений в Польше и венгерского мятежа 1956 года, вызвал если не негативную реакцию, то как минимум настороженность у руководителей других социалистических государств. Ни одна компартия, включая КПСС, пережить XX съезд без потрясений, издержек так и не смогла.
Не менее важным представляется и другое: западные стратеги холодной войны, манипулируя материалами доклада Хрущёва, постарались отвернуть от Советского Союза значительную часть трудящихся капиталистических стран, укоренить в их сознании представление о социализме не как об обществе социальной справедливости, а как о режиме диктата и насилия.
Коммунистические идеи, интерпретированные западными идеологами, стали катастрофически терять свою привлекательность в мире, а международное коммунистическое движение — утрачивать сплочённость и силу.
Всё это создавало большие трудности во внешнеполитической деятельности государства, с которыми вскоре предстояло столкнуться начинающему дипломату В. А. Крючкову.
За всеми впечатлениями Крючкова, относящимися ко времени начала его работы в Министерстве иностранных дел, просматривается, пожалуй, главное — ощущение идеологического вакуума и отсутствия чёткой программы действий в главном внешнеполитическом ведомстве страны. Там полагали, что «внешнеполитический курс должен был определяться тем, по какому пути пойдёт развитие страны в постсталинский период. А что делать со страной, как управлять ею в новых условиях, никто в нашем тогдашнем руководстве представления как раз и не имел. Одни явно не хотели порывать с прежней жизнью, другие же, хотя осознавали необходимость реформ и были готовы решительно покончить со старым, пока ещё не знали, как это сделать практически».
А поскольку лидера под стать сложному историческому моменту, как мы уже говорили, не было, то «государство, да и общество в целом начали движение вперёд без чёткой концепции, без ясных ориентиров…
Многие концепции, программы основывались в значительной мере на эмоциональных порывах, на благих пожеланиях, рождались, исходя из произвольно поставленных сроков, без учёта реалий и глубокого всестороннего анализа накопившегося мирового опыта. Отсюда дефицит внутренней логики и последовательности в наших действиях, чрезмерная поспешность, граничащая с губительным авантюризмом. Как и прежде, большинство ответственнейших решений принималось единолично (причём людьми далеко не самыми мудрыми, а то и порочными), хотя коллективизм как таковой и являлся политическим фундаментом нашего строя»[41].
Атмосфера в МИДе была непростая. В рассуждениях и оценках дипломатов сквозила заметная вольность по отношению к официальным установкам, люди стали более раскованными, начали глубже задумываться над недавней историей и происходящим вокруг, ставить всё больше вопросов. Вот только на многие из них, как считает Крючков, ответов не было. Людей разделяла линия в зависимости от их отношения к Сталину, которая, впрочем, иногда, во время вспыхивавших споров, принимала зримые очертания. А некоторые вещи рядовым сотрудникам просто трудно было объяснить. Так, в апреле 1955 года перед партийным активом министерства, обсуждавшим текущую работу и задачи ведомства, выступил министр иностранных дел В. М. Молотов. А в ходе прений слово взял его первый заместитель А. А. Громыко, который подверг стиль работы Молотова резкой критике, говорил о необходимости выработки нового подхода. Зал недоумевал: что же это было — вольный ветер демократических перемен, отсутствие элементарной слаженности в работе руководства или проявление интриг, о существовании которых можно было только догадываться? А ведь все знали, что именно Молотов отозвал Громыко из Лондона с должности посла, чтобы назначить своим заместителем…
Крючков получил назначение в IV Европейский отдел МИДа, которым в то время заведовал М. В. Зимянин[42]. Венгерская референтура, куда он был распределён, насчитывала восемь человек, причём все размещались в одной небольшой комнате, расположенной на 17-м этаже высотного здания на Смоленской площади. Здесь, как вспоминает Крючков, знакомились с почтой, готовили документы, обсуждали текущие дела, спорили, принимали посетителей из других ведомств. К концу дня в голове шумело от разговоров, телефонных звонков и табачного дыма. Но в этой тесноте были и несомненные плюсы, и главный из них: все постоянно находились в курсе всего происходящего на венгерском направлении.
Дипломатическую карьеру Крючков начал в 30 лет. К новой работе он приступил не только хорошо подготовленным теоретически (два высших учебных заведения за спиной), но и с богатым жизненным багажом. Солидный производственный опыт в рабочих коллективах в условиях военного времени, комсомольская работа, пять лет прокурорской деятельности — не каждый может таким похвастаться. Так что, когда в самом конце лета 1955 года Владимир Александрович получил назначение на работу в советском посольстве в Будапеште, он был вполне состоявшимся человеком. Что позволило ему выдержать новые нелёгкие экзамены, уготованные в ближайшем будущем.
Работа Крючкова в Венгрии — не просто строчка в его биографии. Это — крупная жизненная веха, важный этап, круто изменивший его судьбу. Во многих публикациях биографического толка, посвящённых Владимиру Александровичу, часто повторяется одно и то же утверждение, что Крючков якобы «участвовал в подавлении венгерского восстания». Причём создаётся впечатление, что авторы публикаций в СМИ и редакторы многих информационно-справочных порталов в Интернете заимствуют эту фразу друг у друга, не потрудившись вникнуть в её суть. Поскольку нелепое утверждение о том, чем занимался Крючков в первой загранкомандировке, вводит в заблуждение огромное количество людей, мы постараемся рассказать не только о том, что он делал в Будапеште, но и попытаемся, обратившись к историческим материалам, вникнуть в суть событий, происходивших в Венгрии в 1956 году.
Итак, в начале октября 1955 года Крючков вместе с семьёй — женой Екатериной Петровной и сыном Сергеем — отправился в первую и, как окажется, последнюю в своей жизни командировку по дипломатической линии. Вряд ли начинающий дипломат, связывавший с будущей службой самые радужные перспективы, мог тогда предположить, что эта поездка станет лишь началом нелёгкого пути, резко поменявшего все жизненные планы и ожидания. И что будут на этом пути не только ухабы и рытвины большой политики, но и холодные тюремные коридоры. К этому небольшому философскому отступлению подтолкнули нас размышления Владимира Александровича, вспоминавшего осенью 1991 года на тюремных нарах, как поезд Москва — Будапешт уносил его семью в новую, как тогда казалось, увлекательную, полную романтики жизнь.
…Поначалу ничто не предвещало грозы. Венгрия встретила приветливо, и Владимир Александрович отвечал ей взаимностью. Первое, что отметил он, знакомясь со страной, — это исключительное трудолюбие венгров, которые привыкли делать всё неторопливо, тщательно и увлечённо. С утра и до позднего вечера на бесчисленных земельных наделах копошились крестьяне-единоличники, причём трудился и стар и млад. Подростки работали наравне со взрослыми: возили на арбах собранный урожай, кукурузные стебли и солому, разбрасывали навоз. Технику почти не использовали, её заменяли лошади, которых было на удивление много, как и другого скота. Особой ухоженностью отличались виноградники. К винограду у венгров отношение особое, можно сказать, трепетное — в его выращивание они вкладывают всю душу.
Селились крестьяне, как правило, на хуторах, не отличавшихся особым богатством — небольшие дома, хозяйственные постройки… Крючков нашёл, что венгерские крестьяне по характеру мало чем отличаются от наших, российских. Только, пожалуй, они немного сдержаннее, но такие же добрые и гостеприимные.
