Это прикосновение обжигает, посылает искры по всему телу, горячит кровь. Он практически не замечает, как оказывается на самодвижущихся ступеньках и приходит в себя только когда его обе ноги уже уносятся вперёд и вниз. Вытаращившись, он с открытым ртом смотрит на их соединённые руки. К счастью, никто не видит, самодвижущаяся лестница в их полном распоряжении. Однако он не может избавиться от чувства острого беспокойства, а если бы кто-нибудь их увидел, сложись обстоятельства по-другому?
Он быстро осматривается и глядит вниз на приближающийся зал.
— Оч-ч-чень впечатляет, — с трудом выдыхает он. Потом он поворачивает голову и видит, что Кроули заинтересованно наблюдает за ним. — Вы, я вижу, премного развлекаетесь за мой счёт?
Кроули только смеётся в ответ,
— Есть такое.
— Однажды я покажу вам, на что способен, поражу вас своей сообразительностью, и тогда мы будем играть на равных.
— Жду — не дождусь!
— А ещё лучше, я застукаю вас за чем-нибудь уничижительным, тогда посмотрим, кто будет смеяться последним.
— Для викторианца вы тот ещё бастард!
Они приближаются к концу лестницы, всё ещё держась за руки. Азирафель боится. Он краснеет, чувствует, как румянец заливает не только лицо, но переходит на шею. Без кружевного платка он весь на виду, боже, как стыдно! У него есть ещё немного времени, чтобы взять себя в руки. Ведь не может это сильно отличаться от того, что он уже перенёс наверху?
Кроули выпускает его руку и спокойно спускается на несколько ступеней ниже. Как будто он только что не перевернул мир Азирафеля с ног на голову! Как будто ничего не произошло! Каков!
С другой стороны, если они друзья … . Приятели могут себе такое позволить.
Как же эти современные люди вольны в выражении приязни друг к другу! Азирафель себе лгать не может, такие касания приятны, даже когда они так неприкрыты и публичны. Как можно быть таким спокойным после прикосновения голой руки к голой руке, которое пронзило его до самого основания? Он не может этого постичь, но этот жест сейчас перевернул все его представления о традициях и приличиях поведения джентльмена.
Он следует за Кроули, почти не отдавая себе отчёт об окружающем. Призрак касания рук всё ещё преследует его, как будто собирается навсегда отпечататься на его ладони. Для него это что-то ужасно интимное, а для Кроули — обыденное. Неравнозначность этого нужно будет обдумать позже. Он позволяет сердцу бежать впереди разума и замирает от мысли: они теперь с Кроули друзья?
— Эй! Фелл! — этот окрик врывается в его мысли, как колокольный набат. — Соберитесь! Если вы мне и годитесь в дедушки, это не значит, что я позволю вам расслабляться.
— Я вас умоляю, да, мне не тридцать восемь!
— Ишь, загнули: тридцать восемь! Да вам сейчас двести тридцать восемь!
— Это не считается, я едва прожил лучшую часть из того, что мне отпущено.
Кроули засовывает руки в передние карманы своих до ужаса узких чёрных брюк, на его губах играет дьявольская ухмылка. Он чуть наклоняется к Азирафелю,
— Если это вас немного утешит, вы выглядите чертовски привлекательно для своего возраста.
Азирафель не понимает, как реагировать. Он оглушён, потрясён. Что делать? Уйти? Он чувствует, как опять заливается пунцовой волной. Да, отказаться от шейного платка было плохой идеей.
========== Глава 3 Часть первая ==========
Кроули — единственный ребёнок. Кого интересуют детали, вынуждены разочаровать, так как особенно добавить нечего. Когда его отцу перевалило за двадцать, он превратился в настоящего красавчика. Его матери хватило одного взгляда, чтобы подумать: «Я хочу от него ребёнка!»
Это заветное желание осуществилось через десять месяцев.
Когда новизна деторождения растворилась, как утренний туман, молодые родители вдруг осознали, что не могут выносить присутствия друг друга. Вследствие этого они старались как можно больше времени проводить порознь, не чая души в своём «дорогом крошке» и не видели причин заводить ещё одного ребёнка. А вообще было не так уж и плохо. Не затевались ни хватающие за душу словесные перепалки, ни стычки, достойные мыльных опер. Зато были постоянные процеженные сквозь зубы агрессивно-уничижительные замечания и куча фальшивых улыбок за обеденным столом. Когда Кроули стукнуло семнадцать, последовал развод, который прошёл, не оставив в его сознании заметного следа.
Талант заводить друзей у него отсутствовал напрочь. В подростковом возрасте он представлял собой кишку с болтающимися руками и заострёнными чертами лица, далеко несимпатичными. А когда он всё-таки заставлял себя общаться, он всегда влипал в дурную компанию. Так продолжалось достаточно долго.
При таком раскладе Кроули был одинок большую часть своей жизни. Он ценил неприкосновенность личной свободы, можно сказать, ставил её превыше всего. Да, у него есть работа. У него есть его растения. У него что-то вроде дружбы с Вельз и Дагон, но даже они достаточно осторожны в общении с ним и не стремятся к более тесным узам. Он не заводит долгосрочных связей, так как твёрдо ставит на место тех, кто сам навязывается. Те, кто иногда бывают у него, либо пьяны, либо так сексуально озабочены, что им всё равно, как и чем он живёт. И всё же у него в квартире есть живые существа: например, растения. Их он терпит, потому что они послушны и не шляются, где попало.
Но сейчас всё коренным образом изменилось: сейчас у него в квартире появилось нечто живое, к тому же, способное передвигаться.
Тот факт, что этот живой передвигающийся объект к тому же белокурый и кудрявый книготорговец, выходец из 1856 года, ещё никак до конца не укладывается в его голове. За последние недели этот викторианец старается сделать своим домом то, что было его домом лет двести назад.
Всё это немного вышибает из колеи.
Они в книжном магазине. Фелл бросает вокруг подозрительные взгляды, пока его внимание ни привлекает стол при входе с множеством книг в ярких дешёвых обложках, организованных в неряшливые стопки под табличкой «Горячее чтение». Книги слегка потрёпаны, очевидно, их просматривали.
— Какого рода это заведение? — Фелл не может скрыть своего ужаса.
— Подожди-ка. Дай удостовериться, — Кроули явно ёрничает, бросает притворные взгляды на вывеску и объявляет. — Мы в заведении под названием Книжный магазин А.З. Фелл и К*. Прикинь?
— Я едва могу в это поверить.
— А ведь я предупреждал, что ты вряд ли найдёшь здесь свою книгу.
Фелл отвешивает сердитый взгляд,
— Но я желал удостовериться в этом лично.
— Да ты уже неделю собираешься, а ведь на этом книжном свет клином не сошёлся, в Лондоне есть и другие магазины.
— Я достаточно осведомлён, но в тех поисках нет смысла, — он воздевает руки к небу и явно раздражён. — Какой смысл было сохранять имя и название, если разбазарили содержимое по окрестным книжным лавкам?
— Послушай, мне действительно жаль, что у них нет твоей книги. С этим нужно смириться. Но, может быть, стоит попробовать подойти к поискам по-другому?
Фелл хватается за полы своего пиджака и с силой тянет их,
— Я всё понимаю, но, Кроули, вот что сводит меня с ума — это уверенность, что как только я увижу книгу, я вспомню, как я сюда попал, значит, смогу найти дорогу назад.
— А может она в каком-нибудь другом старом букинистическом магазине? Здесь-то её точно нет.
— Так же существуют и тысячи других вероятностей, например, допустить, что она была продана в частную коллекцию, если, конечно, не погибла в огне пожара, — его плечи опускаются на дюйм ниже. — Я такой изрядный болван, если не рассмотрел такую вероятность раньше.
Фелл не может скрыть своих эмоций, всегда ясно, когда он расстроен. У него изумительные лучистые … , да всё у него лучистое! Карие глаза так и светятся мягким внутренним светом, пушистые волосы сияют ореолом, нимбом над его головой. Широкая и ясная улыбка — наполовину смущённая, но на другую половину ослепительная. Это нужно исследовать, как научное явление: Фелл входит в комнату и освещает её одним своим появлением. Но это только, когда он счастлив. Ну, или когда он возбуждён или обрадован чем-либо, любопытствует или заворожён новым открытием, сделанным в современном мире.
