— Кроули, это в честь чего?
В ответ Кроули тоже садится и придвигает свой стул ближе. Он удобно устраивается, положив локти на стол и подперев подбородок рукой. Так ему удобно созерцать своего намытого соседа, и да, он придвинулся к нему так близко, что чувствует запах душистого мыла, исходящего от его неприкрытой на этот раз шеи,
— Просто так.
Фелл откусывает кусочек тоста и с благодарной улыбкой поворачивается к Кроули, что помещает их лица в очень опасную близость.
Он в удивлении поднимает брови. Кроули поднимает в ответ.
— Гм, — одна круглая щека Фелла чуть оттопырена, потому что он жуёт тост. — Что-то всё-таки случилось?
— Ничего особенного.
— Но должна же быть какая-то причина к тому, что ты так вальяжно развалился?
— Нет, никакой причины, — он уже не скрывает улыбки и придвигается ещё ближе, внимательно изучая глаза Фелла.
Такие ясные, блестящие, обрамлённые пушистыми ресницами.
И вдруг они начинают распахиваться … , по мере того, как к нему возвращается память.
— Я, я … . Я сделал …?
— Мне было интересно, когда ты уже, наконец, вспомнишь.
— И ты даже не намекнул!
— И испортил бы весь комизм ситуации?
Азирафель закрывает руками горящее от стыда лицо, забыв про недоеденный тост,
— Ты обязан был сказать мне.
— Ну, сейчас-то ты знаешь.
— О да! Слава небесам, теперь я знаю!
Не имея больше сил сдерживаться, Кроули ржёт на всю квартиру. Он чувствует на себе уничижительный взгляд Азирафеля, но не может остановиться.
— Это НЕ смешно.
— А мне кажется смешно, Фелл!
— Очень жаль, если это так.
— Ладно, ладно. Не дуйся, — его смех понемногу затихает и переходит в редкие похохатывания. Он возвращается к своей прежней позе, подбородок на раскрытой ладони, развлекаясь наблюдением разнообразных оттенков красного цвета на незащищённой шее Фелла. — Ты хоть поразвлёкся?
Фелл смотрит на него сквозь пальцы, в его взгляде ясно читается «убил бы, если б смог».
— Это к делу не относится, — его голос звенит от напряжения.
— Да брось ты! Чего ты такой …
— Какой?
Кроули ухмыляется,
— Я кое-что придумал, что может тебя взбодрить.
Очень медленно Фелл отнимает руки от лица,
— Меня не интересует, что ты там хочешь сказать.
— Очень жаль, а я-то думал, это тебе понравится, и тоже захочешь пойти. Классное было бы развлечение на целый день. Ну, нет — так нет. Пойду один. Счастливо оставаться.
Фелл жутко заинтересован и не может победить любопытство,
— И где это место?
— Сюрприз! Проведи день со мной, приглашаю. Тебе понравится.
Ледяной взгляд Фелла держится ещё несколько секунд, потом он решительно вздыхает, в то время как Кроули изображает рукой под столом победный жест.
— Ладно, ладно, хорошо. Мне просто интересно, что ты задумал, хотя, думаю, как всегда ничего хорошего.
Кроули облизывает губы и с интересом замечает, что Фелл не отрывает от них заворожённого взгляда. События становятся всё интересное.
— Может быть и так, — он отодвигает стул и всласть потягивается. В любом случае, тебе лучше идти со мной, чтобы препятствовать моим демоническим козням.
_______________________________________________________
А в этом что-то есть, привести человека из прошлого в музей. Кроули никогда не имел философских наклонностей, но вид Фелла среди музейных редкостей и артефактов наводит его на мысль о скоротечности времени для человечества. Как, в сущности, мы близки, несмотря на разделяющие нас пространство и время. Потрясающе видеть Азирафеля, рассматривающего экспонаты с огромным интересом. Кроули не упускает возможности блеснуть знаниями о Первой и Второй мировых войнах. Фелл слушает, как заворожённый, и это потрясает.
Хотя обе катастрофы далеко отстоят от его времени.
— Ну, вот, я тебе рассказал об основных мировых событиях, которые ты пропустил, — говорит Кроули, когда они доходят до конца зала. — Конечно, ещё есть технические новшества, и куда они ведут. Я уверен, что даже в середине девятнадцатого века это направление уже было очевидным, куда ветер дул, так сказать.
— И куда он дул? — невинно вопрошает Фелл.
— К капитализму, куда же ещё!
— Ну да, ну да … .
Есть нечто сюрреалистическое в знакомстве викторианца с его собственным периодом времени.
Он видит, что Фелл сдерживается, чтобы не показать, как он взволнован, но его губы дрожат, когда он вглядывается в выставленные в витринах открыватели для писем, одежду и экипажи.
— Как странно! — Фелл всматривается в монохромную фотографию королевы Виктории.
— Что странно? — в голосе Кроули слышна мягкость, он боится напугать своего друга каким-нибудь неосторожным словом.
— То, что она умерла.
— Я не думаю, что это должно быть для тебя странно. Уж кому и знать, как ни тебе, что такое смерть.
Фелл оборачивается. Он уставился своими невыразимыми глазами, от которых у Кроули перехватывает дыхание, как будто ему дали под дых.
— Но я ведь всё ещё здесь.
— Да, конечно … .
— Не могу сказать, что я порвал какие-то важные связи в прошлом, — он хмурит брови. — У нас и семья-то была: папа да я. Но он умер лет за десять, до того как это со мной приключилось.
Кроули не знает, как на это реагировать. Всё, что он может, это придвинуться ближе, соприкоснуться плечами, чуть задеть ладони рук и показать, что сейчас Фелл не один.
Уголки губ Азирафеля поднимаются в печальной улыбке.
— Но у меня были постоянные клиенты и миссис Россум, модистка, она жила на нашей улице. Так вкусно готовила. Вдова, и детей у неё не было.
— Похоже, она была приличной женщиной, — голос у Кроули предательски срывается.
— О да! Я бы не решился назвать её другом. Но для меня служило утешением, что она меня понимает. Понимает, что значит быть совсем одному.
Кроули просто больше не может этого выносить.
— Эй, Фелл, — он указывает пальцем на выход. — Пойдём дальше, тут ещё есть много чего посмотреть.
Блондин мягко улыбается ему, и у Кроули такое чувство, что его собственный желудок сегодня его предал, потому что его кишки в очередной раз свело судорогой.
Они подходят к залу, где на стене прикреплена табличка «Период от среднего к позднему Ренессансу». Кроули не такой знаток, чтобы отличить, где там поздний, где средний ренессанс, и чем это отличается от тех залов, которые они уже посетили. Его спутник, напротив, осведомлён гораздо лучше, он с живым интересом рассматривает каждый экспонат, его глаза лучатся пониманием. Именно на это и рассчитывал Кроули, он полностью удовлетворён.
— Думаю, теперь тебе придётся поработать экскурсоводом. Просвети мою неграмотность, — он шутливо подталкивает его в бок локтём. Да, это вольность. Фелл поворачивается к нему несколько скандализированный, розовые губы сложены в букву О. — Ты же побольше моего разбираешься в этих вещах!
Щёки Азирафеля заливаются нежной краской, он нервно крутит пальцы.
— Я бы не осмелился … . Боюсь, это наскучит тебе, дорогой мальчик.
— Чепуха! Ты не можешь мне наскучить, — при этих словах лицо Фелла становится на оттенок темнее. — Давай! Я люблю тебя слушать. Я вижу, тебя же просто разбирает рассказать мне всё, что ты знаешь.
Блондин опять улыбается, и на этот раз улыбка долго не сходит с его губ. Они идут по залу, и Кроули ловит каждое слово. (Что? Скажете, что Кроули не так-то уж и любит историю?) Тут дело в рассказчике. Может быть, Фелл мало что смыслит в настоящем, но каким багажом знаний он владеет о давно минувших днях! Кроули впечатлён. Кажется, у Азирафеля есть, что сказать абсолютно по любому предмету, а Кроули, с его врождённым любопытством, хочет узнать границы его знаний.
— Что, не жалеешь, что пришли сюда? — Кроули пользуется минутной паузой, когда они останавливаются у очередного артефакта. Он делает шаг назад и оглядывает зал. — Мне и вполовину не было бы так интересно, если бы я тут слонялся один. И знаешь, я толком ничего и не знал про семнадцатый век, кроме Шекспира, разумеется. Шекспир — нормальный мужик. Ну, и его время не такое отвратительное, как четырнадцатый век. Терпеть не могу четырнадцатый век!
