И крышку корзины приоткрыли. Там сидела эта свободолюбивая, свирепая хищница, запертая в тело мягкого очаровательного зверька.
«Бедный мой сын», — думала Хандан, смотря на то, как Ахмед с интересом разглядывал кошку. «Боже, он совсем ещё мальчик, посмотри. Почему ты так жесток? В столь раннем возрасте он уже правит целой империей, всей империей, и действительно управляет. Он назначает хороших советников, достойных людей, с их помощью добивается блестящих результатов. Он мудрый, слишком мудрый для ребёнка. Он — ребёнок. Посмотри, Боже. У него родился сын недавно, вот он в моих руках, этот крохотный пищащий свёрток. Разве готов он быть отцом? А ты, Хандан, что ты делаешь? Ему бы на кошек любоваться, погляди, с каким интересом он наблюдает за пушистым комком. Он должен утешаться в твоих руках, теперь ему больно и смотреть на тебя. Да-да, отвернувшись от тебя, он навлекает на себя беду, это правда, никто не стоит за него так, как ты и Дервиш».
Когда Ахмед с Дервишем ушли, Хандан ещё долго молчала, крепко прижимая к себе шехзаде, пока тот не расплакался от долгой разлуки с матерью. Сама Хандан сейчас бы тоже с удовольствием разрыдалась от осознания собственной жалкости и мелочности. Но надо было принять Кёсем, раз та уж соизволила снизойти до того, что явилась.
Гречанка, задрав свой аккуратный подбородочек, покорно вошла в покои Валиде-султан. За время беременности Кёсем несколько подурнела, распухла, но всегда сохраняла удивительный задор, не исчезавший с её лица даже в дни самого плохого самочувствия. Теперь она изо всех сил изображала раскаяние и смирение.
— Госпожа, утро доброе, — взглотнув от волнения, впервые несмело начала она.
— Доброе утро, Кёсем. Как спала?
— Вы знаете, Госпожа. После того, как Ах… Я дурно себя чувствовала и не могла зайти к Вам раньше. Я пришла попросить прощения у Вас, Госпожа. Из-за моей глупости… вы пострадали. Если бы я знала…
«Глупости? Мерзкая змея, ты глупостью дерзость и неуважение ко мне прикрываешь? Кого обмануть хочешь?». Хандан прекрасно осознавала, что необходимо быть умнее и оставаться холодной по отношению к Кёсем, но внутри её всю выворачивало от каждого произнесённого гречанкой слова.
— Кёсем, нам не дано знать всего наперёд, мне не за что сердиться на тебя, — по-матерински приласкала она опасную соперницу, думая, что сможет отыграться на ней позже.
— Слава Аллаху, Госпожа. Я так боялась не получить вашего прощения. Это худшее наказание из всех, — на её глазах выступили слёзы, — от расстройства я чуть ребенка не потеряла…
«Рассказывай мне тут. На жалость ребёнком решила давить, пусть так. Будто бы я не знаю: плачешь ты от того, что с влиянием на султана рассталась. До меня тебе дела нет! К чему притворяться?»
— Девочка моя, как могу тебя я не простить, ты носишь дитя моего сына. Может, во дворце поговорим, сейчас дел много. И у тебя, наверное, тоже хлопот море, — Хандан хотела побыстрее избавиться от нежеланной гостьи.
— Да, Госпожа, — Кёсем неуклюже поклонилась, несколько пошатнувшись, призывая к определенным вопросам.
— Тебе помочь, чем-нибудь, Кёсем?
— Мне бы только знать, что вы меня простили и что падишах… простить сможет…
— Конечно, милая моя. Я попробую устроить даже не надейся, Кёсем ваше примирение. Пусть Аллах подарит тебе сына с Махфирузе мы молимся о другом, он поспособствует миру.
========== Эгоизм любви ==========
У шехзаде Османа резались зубки, у Хандан-султан портились нервы.
Жизнь во дворце, на удивление, шла спокойно и размеренно, как течет река в своем обычном русле, и не думая менять направление. Всё было спокойно, тихо, мирно, скучно, и посреди этого странного рая Хандан утопала в болоте слюней Османа. Его мать, Махфирузе, вовремя и очень сильно заболела, и, дабы не простудился наследник Османской империи, его взяла к себе Валиде-султан, тогда ещё не подозревавшая о грядущем испытании. Полностью отдать шехзаде нянькам, как хотелось бы, Хандан не могла, он должен был хотя бы находиться с ней в одних покоях. Старый дворец, должно быть, показался бы ей теперь настоящим убежищем, местом, где дозволено остаться только среди своих мыслей и чувств, в полном, долгожданном уединении.
Неожиданное материнство ничуть не красило Госпожу, смахивавшую на прачку или освободившуюся из страшных условий пленницу. Хандан хотела спать так, что порой, на секунду прикрыв глаза, проваливалась в сон на несколько часов, а всё потому, что боялась, как бы чего не случилось с шехзаде ночью и её не обвинили в невнимательности. Нет в мире страшнее преступления, чем потеря шехзаде. Поэтому спала она плохо, и день ото дня слабела и тускнела.
Ахмед тоже стал поводом для лишнего беспокойства — наложниц он видеть не хотел, к ней заходил все реже, а Дервиш упрекал её в том, что Ахмед мучается душой и требовал от неё решительных “материнских” действий. К сыну своего Льва она привязать отчаялась, да и на Махфирузе надежды не оставалось. Только Кёсем, его любимая, способна была вернуть Ахмеда к прежней беззаботной жизни. Каждый шаг навстречу Кёсем напоминал сделку с дьяволом, от которой у Хандан начиналась нервная дрожь, но нужно было переступить через себя ради блага Ахмеда.
Хандан вместе с вновь похорошевшей Кёсем брели по бесконечным змеиным коридорам, по которым, казалось, если долго ходить, можно и до Парижа найти дорогу. Хандан была раздражена и была бы зла, если бы усталость не накладывала пелену полного безразличия на всё происходящее. Она бросила презрительный взгляд на невестку, наряженную в лучшие шелка и кружева, предназначавшиеся изначально для самой Хандан.
— Кёсем, ты помнишь, что должна сделать?
— Да, всё помню, — дерзко бросила девушка.
— Не забывайся, хатун, повтори, о чём мы договорились, — Хандан умоляла себя быть терпимее, в конце концов, эта змея нужна её сыну. А ради него всё вытерпеть можно, даже Кёсем.
— Ахмед будет совещаться с Дервишем-пашой, когда вы его кликните, я буду смиренно стоять, держа вот это, — она потрясла руками, в которых были свёрнуты старые шали и платки, — и когда Ахмед будет проходить мимо, поклонюсь ему и спрошу про Османа.
— Как мне кажется, сложного ничего нет. «Боже, почему она?»
Утренний солнечный свет с террасы ослепил Хандан, вынуждая остановится и немного привыкнуть к нему. Падишах стоял, облокотившись на массивные перила, вместе с Дервишем, оба сразу приметили двух ожидаемых гостий. Вернее, встреча была назначена с Валиде, а по дворцу в одиночку ей ходить было нельзя.
— Матушка, — радостно окликнул её сын, находящийся в славном распоряжении духа.
Дервиш поклонился ей, и уходя оба они встали так, чтобы паша смог шёпотом, неслышно для Ахмеда произнести «пусть слушает разум». Так они теперь общались. С тех пор, как Хандан снова вошла в доверие сына, Дервиш быстро договорился с ней о взаимопомощи. Чтобы не тянуть несчастного в разные стороны, они обо всём заранее говорили, а если не удавалось увидеться, Дервиш шептал ей то, что нужно было сказать, во всяком случае, короткую фразу, определяющую направление. Конечно, Ахмед не советовался с ней по поводу политики либо дел государства, но его решения часто исходили от сердца, и уж этим Хандан занималась тщательно. Однако не все его чувства были просты и открыты, а он от чего-то страдал, мучился и гордо молчал, для этого и нужно было вернуть Кёсем.
— Лев мой, Ахмед, как твоё настроение? — ласково обратилась к сыну Хандан.
— Хорошо, Валиде, но я не знаю, как поступить, сейчас это не так уж и важно.
— О, почему же неважно, раз это беспокоит вас — значит важно, скажи мне, Лев мой.
— Валиде, не стоит нагружать ваши мысли, скажите лучше: как шехзаде, не совсем замучил вас?
— Что ты, дети — такое удивительное счастье, мне не трудно совсем, малыш такой смышлёный, весь в тебя.
— Рад слышать, очень рад. Только бы он был здоров и счастлив.
