И время… сколько времени он потерял на то, чтобы подготовить доказательства и свидетелей против начальника дворцовой стражи, а теперь кто-то другой по счастливому велению судьбы получит его должность, заслуженную, выстраданную.

Дервиш закрыл глаза и провалился во тьму своего будущего. Убиваться по упущенному не было никакого смысла, теперь он в секунду, вместе с чернильницей, разрушил свои планы и приготовился возводить новые мосты.

И он увидел дворец в санжаке, не в Манисе, но и не слишком удаленным, потому что он научит шехзаде верности. А может… Привезти в своё время шехзаде в цепях к его брату-правителю? О, мир был полон возможностей, наполнен стремлениями и жизнью, интересной, хоть и не очень длинной. В стенах дворца шехзаде он внезапно, но вполне отчетливо, увидел еще одного человека в светлом струящемся платье.

«Хандан», — он даже не заметил, как на лице мелькнуло лёгкое подобие ухмылки. — «Милая Госпожа, ты будешь совсем одна».

Ему оставалось только подождать лет пять-шесть и Дервиш оказался бы далеко от столицы вместе с неопытным Ахмедом, доверявшим его более всех остальных. И более, того, к шехзаде, в качестве подарка Дервишу, прилагалась Хандан. Она тоже должна была безоговорочно верить ему и его решениям.

На следующий день умер старший шехзаде Селим.

Дервиш смотрел на траурную процессию и едва ли мог скорбеть в столь интересный для себя день. И в такт его шагам взволнованно и слишком медленно билось его сердце, разгоняя горячую кровь. Для одно смерть — для другого надежда. Шансы шехзаде Ахмеда стать султаном увеличились в один день и теперь не казались столь призрачными. По пухлым щекам Ахмеда изредка скатывались слезы. Совершенно напрасные, как ему скоро придётся узнать. Но только затем его взгляд скользнул в сторону шехзаде Махмуда — сына Халиме Султан.

О любимой наложнице падишаха волей-неволей он был более чем осведомлён и, ещё хуже, — наслышан. Халиме, несмотря на свою молодость, была крайне амбициозна и опасна, возможно, для себя самой. Потому что над ней возвышалась Сафие-султан, поедавшая таких высоко-парящих вместо ужина. В этом отношении покладистая Хандан была почти идеальна: она хотя бы не имела характера, чтобы настроить против себя мать-повелителя.

Закончив все дела, выразив соболезнования султану, а заодно и поделивший своей болью со всеми встречными, его, ближе к вечеру, уже пьяного открывшимися возможностями ноги принесли в таверну, а затем подняли на второй этаж к прекрасным нимфам подворотен.

Его обнаженная спутница наклонила голову, позволив завиткам черных волос закрыть одну грудь. Преступление. Её тело было прекрасно молодостью, тоненькое, длинные ноги мерцали тенями от каждого движения. Должно быть, Хандан была не чуть не хуже. Но она была будущая Валиде. Нет, должна была стать непременно, теперь, когда умер шехзаде Селим, и перед Ахмедом оставался только один брат с мятежной душой. Только Ахмеду необходим был преданный энергичный советник, ровно такой, каким видел себя Дервиш.

Он за руку протянул девушку к себе, прильнув губами к горячему шелковому телу. Её руки умело принялись за пуговицы кафтана, а ага представлял рядом другую, зеленоглазую и несчастную ту, что однажды станет Валиде Султан, а рядом с ней Дервиш — Великим Визирем. Да, и никак иначе. Только так. Ахмед должен стать султаном, чтобы у молодого аги появились золотые фонтаны и жена, похожая на Хандан. Мир заиграл красками, загорелся и запылал, к черту весь мир, у него будет всё и подарит это ему этот маленький мальчик, пусть смеются, пусть радуются своим ничтожным званиям. Больше, чем шехзаде не принесёт ему никто.

На следующее утро, светившийся сквозь траур, Дервиш-ага продолжил выполнять свои обязанности. Он ждал шехзаде, чтобы начать их урок, состоявший, прежде всего, из объяснения «верности» и только потом устройства их большого мира.

Его душевный подъем шёл вразрез с печальным выражением лица Ахмеда, мальчик явно не понимал, насколько судьба ему улыбнулась, а тем временем с мрачного лица Хандан пропал последний намек на счастье.

Пока Ахмед готовился к уроку Дервиш тайком любовался своей тайной с выбившейся из прически прядкой волос. Её потерянный взгляд с безразличием был направлен на сверкающее кольцо на тонком пальце.

— Госпожа, — аккуратно начал он, смутившись в тот самый момент, когда она подняла блестящие от слёз глаза на него и внимательно, как никогда прежде посмотрела на него. — Утрата шехзаде большое горе для нас всех, но мы должны держаться ради нашего повелителя и Ахмеда, да сохрани его Аллах.

Хандан довольно осторожно осмотрела всех слуг, расставленных по стенам, а затем легонько кивнула. Она тоже понимала, как изменилось их положение, и знала, что у стен есть уши, но казалось, не решалась довериться ему.

— Теперь, как никогда мы должны беречь Ахмеда, ты особенно, ага.

Хандан тревожно потерла руки, пока молодой, невысокий евнух за её спиной всё выше задирал голову. Явно не в этот день они смогут найти общий язык, но однажды — непременно. Она не выглядела довольной, нисколько, только ещё более забитой и несчастной.

— Береги моего сына, ага, — сухо заключила она, когда Дервиш уже ничего не ждал. — Это твоя главная обязанность.

«Ты устала надеяться, Хандан, твоя боль рождена отчаянием», — Дервиш с грустью вспомнил все свои намерения, касательно этой женщины, а ведь он смотрел только на внешнее, как и все, и теперь понимал лишь одно: Валиде-султан неприкасаема, а её честь не должна быть запятнана даже косвенно.

Дервиш поправил черный кафтан, который ему за последние дни траура особенно пришелся по вкусу, и, наблюдая за подвижным силуэтом мальчика, незаметно даже для самого себя начал продумывать, как избавить Хандан от лишнего внимания султана.

========== Лязг сабель ==========

1605 годХандан размеренно покачивалась в богато убранной повозке напротив красавицы Махфирузе и кормилицы новорожденного Османа. Крохотный шехзаде, зажмурив глазки, крепко спал, изредка открывая карие глаза, точь-в-точь как у отца, а затем вновь погружаясь в грёзы. Очередной бунт янычар вынудил Ахмеда перевезти гарем в другой дворец, запрятанный где-то глубоко в лесах.

— Он похож на нашего повелителя в детстве? — с несходящей улыбкой спросила наложница.

— Только глазами, — теперь и Хандан не могла не улыбнуться, — но Ахмеду я говорю, что при взгляде на Османа вижу его в младенчестве

— Благодарю, Госпожа, — смутилась Махфирузе, поправив одеяльце у заворочавшегося сына.

— Да, Махфирузе, мужчинам нравятся в сыновьях только они сами первое время, — Хандан лукаво перевела взгляд с шехзаде на его мать, — им бы сразу учить их сражаться и на лошадях ездить, а пока малыши не могут этого, остаётся только повторять, как они похожи на своих отцов. Только за это мужчины могут полюбить собственных сыновей в раннем возрасте.

Наложница в глубокой задумчивости немного помолчала, но затем неосторожно выпалила:

— Я каждый день прошу Аллаха, чтобы Кёсем не родила мальчика, если у неё будет сын, мой Ахмеда не заинтересует. Он ведь её любит, а Османа пока нет, и её ребенка он сильнее полюбит.

— Не думай об этом, Махфирузе. — Хандан обратилась к испуганной наложнице. — Твой шехзаде — первый, вот что важно. Пусть любит Кёсем, но твой сын станет падишахом.

— Но все же…

— Покойный султан любил Халиме, подарки ей дарил. Где она и где я? На всё воля Аллаха, не даром ты родила шехзаде первой. Я на твоей стороне — ты знаешь.

Хандан не сильно любила Махфирузе, уж слишком заносчивой была молодая наложница. Что бы сейчас она не говорила Валиде, в мыслях её роились совершенно другие идеи, но и Хандан не была искренна. Единственной точкой соприкосновения двух женщин была ненависть к Кёсем, власть которой над Ахмедом крепла с каждым днём. Хандан надеялась не столько привязать сына к девушке, сколько переключить его на новорождённого наследника и тем самым найти общие темы для разговора с её Львом.