— Почему вы все выбираете за меня? — едва слышно произнесла Хандан, утопая в вездесущей непривычной голубизне. — Даже ты, Дервиш? Решил за меня… Кто дал вам такое право?

Дервиш с неясным упрёком внимательно поискал что-то нужное для себя в её лице и, очевидно, не нашёл. Не то время… Не то место… и человек, стоявший рядом, совершенно незнакомый и чужой. Хандан хотела прыгнуть за борт и, наконец, захлебнуться. Какая жалость, её жизнь, напоминающая беспробудный кошмар, кончилась в море, где и началась.

— Ты только и твердила, что останешься с Ахмедом, что значило это твоë желание для меня — ты не могла не знать, Хандан, не лги мне, — он только крепче прижал её к себе, в этот раз пробежался любопытным взглядом по бриллиантовой короне.

Хандан было что ему ответить. Она осмотрела такие же неизменно безжизненные голубые во все стороны окрестности. Стамбула видно не было, и Ахмеда, упоминание имени которого так больно отозвалось внутри неё, ему уже ничего не объяснить, да, если бы было так, Ахмед бы не захотел понять. «Всё из-за него. По его воле. Ему не жаль», — бешено крутилось в голове, пока этот человек медленно дышал, и, казалось, не разделял её терзаний, присутствуя перед ней только частично.

Мерзкая холодная ухмылка проскользнула на его лице, та же, что она видела сотни раз и почти каждый ненавидела до тошноты и изнывала от желания узнать, что под ней скрывалось.

— Я больше не Валиде Султан, для своего сына я хуже, чем мертва, а руки мои дважды обагрены в родной крови, Дервиш? Что значат слова? Твои клятвы Ахмеду или его отцу имели хоть какую-то цену для тебя? — вслед за упрëком Хандан едва смогла глотнуть воздуха, чтобы не упасть. Соленого и холодного, вздохи раздирали грудь и рвали сердце.

«Мама, я же не стану Султаном? Брат Махмуд им будет, да?»

«На всё воля Аллаха, но, Мой Лев, я верю ты однажды сядешь на трон своего отца».

«Жаль, что я не львица, мой мальчик».

Хандан неуверенно подняла глаза на своего многострадального спутника, державшего её над пропастью собственных воспоминаний. Они остались, никто их не отберёт и не изменит, не отнимет первую улыбку Ахмеда и Османа, не сможет очернить вечерние прогулки в саду и сладкую боль ушибов от ударов игрушечного меча.

Её бедный сын… что он думает там, склонившись над колыбелью маленького Мурада и ища ответов в пытках слуг, а утешение в руках искрящейся Кёсем? Сможет ли он спать, не представляя еженощно её синеющие губы? Или он похоронит её, подобно тому, как попрощался с отцом?

Оставив сопротивление, Хандан прижалась к телу чужака, которого ей предстояло в очередной раз принять и полюбить, чего она так боялась. Без титула, без власти, проклятого беглеца, имеющего огромное состояние и не способного объяснить его появление.

На нижней палубе, возможно, под самыми их ногами спал маленький Ахмед в люльке, заботливо приготовленной верным слугой Дервиша, а над ним склонялась молодая красивая девушка, ненавидевшая всех и вся, кроме маленького свëртка перед ней.

Хлопок расправившегося паруса вернул её вновь на свои ноги под тёплую бархатную накидку, отороченную соболем. Браслеты оттягивали запястья вниз, как напоминания о потерянном богатстве и положении. «Моя Золотая Госпожа», — строчка из многочисленных писем ещё сильнее заставила её сжаться, Хандан не могла лишиться этого титула, и, кажется, вовсе не золотом он определялся.

Хандан не спросила с Дервиша обещание о вечной любви и преданности, как и сама не намеревалась клясться. Дворец остался далеко позади в Стамбуле, ставшим её главной клеткой, а вместе с ним и вся их любовь. Начать всё сначала… нет, это было хуже смерти, поэтому Дервиш предпочёл быть казнëнным. Они устали… сойдя с корабля, нужно было продолжить войну: сменить имена, ставшие уже родными, заново искать своë место в новом мире, а какое оно? После матери Падишаха и второго человека в Османской Империи всё казалось подачкой…

А вместе с тем им предстояло ступить на горячий песок католической Испании с подобными осколкам льда сердцами.