Хандан вцепилась в свёрток, который для неё ровным счётом ничего не менял. Дервиша им было не спасти, тем временем жизнь его сына могла стать лучше вдали от дворца и его интриг и без ненасытного родителя, который его видел всего пару раз. А может… сердце Хандан предательски встало от мысли, которую она гнала прочь и которая была слишком проста. Валиде Султан не могла покинуть дворец, но не Хандан. Сделать подобно Сабии, получившей всё и готовой это бросить в огонь ради себя и своего маленького сына. У Хандан тоже был сын, и звали его в точности так же. И она его просила о милосердии, но разговаривал с ней Султан, слово это забывший.
— Хаджи, — обратилась она к слуге. — Принеси мне бумагу и перо.
«Дорогой друг», — аккуратно вывела она, в последний раз поборовшись с собой, — «в планы Сабии необходимо вмешаться. Корабль должен быть готов в день казни паши, и никакие отсрочки невозможны. На его борт поднимутся четверо, имей это в виду. Сабии попрошу сообщить, что иначе поступить невозможно, пусть готовится. И о моих планах знать ей не нужно, продолжай с ней переписку».
Она запечатала письмо уже своей печатью и передала напуганной Айгуль в дрожащие руки.
— Передай всё как обычно, Сабии не говори, — тихо прошептала Хандан, заглянув в тëмные глаза служанки и мысленно попрощавшись с ней.
Когда цветастое платье Айгуль скрылось за дверями, Хандан начала свой смертельный отсчёт. Два дня. У неё было только два дня, чтобы сделать то, на что ей не хватало сил три года — убить в себе Валиде Султан. Она оглядела комнату с высокими потолками, остановилась взглядом на Кёсем, державший на руках маленького наследника престола. В этом мире не было ничего ценнее и дороже, всё золото блестело ради него и его брата, игравшего от отчаяния с сёстрами.
Вернувшись в покои, Хандан прогнала всех служанок. О ней заботились: убрали всё острое, унесли зеркала, еду приносили только ту, что можно было есть руками, а после происшествия с кочергой, их тоже забрали. Тем не менее, тяжёлые шкатулки остались на местах, но Хандан искала то, чем можно пустить кровь. И её взгляд сразу упал на искрящиеся витражи, никогда она не видела, чтобы люди выполняли столь бесполезную работу, забирая у неё вилки.
Она слегка стукнула по стеклу и по витражу сразу пошла мерцающей молнией трещина, оставалось ударить ещё раз, и в её руках блестел острый осколок чуть больше ладони. По краям он мерцал лучше алмазов с их неестественно ровными гранями, он был её свободой, а не символом власти, ускользавшей от неё, как все эти безделушки. Будет ли кому-нибудь проще, если Хандан будет медленно гнить в своём живом теле? Она слегка надавила на кожу, и капля мгновенно протекла по запястью и упала на пол. Острее кинжала. Хандан остановилась и ещё раз очень пристально оглядела мутновато-красное стекло, запачканное багровой кровью.
========== Сердце Ахмеда ==========
При тусклом свете свечей Хандан неспешно перебирала украшения. Они приятно холодили руки и своим искрящимся блеском немного её успокаивали. Сон напрочь отступил. Лёгкая дрожь в руках не давала ей собраться, и с каждым часом она всё меньше могла верить в удачное завершение своего плана. А день назад, казалось, перед ней на блюдечке лежал весь мир, собравшись в один тонкий стеклянный осколок. Хватит ли ей духа?
Хандан успокаивала себя лишь тем, что скоро, так или иначе, её многолетней агонии, растянувшейся во всю жизнь, придёт конец. Она повторяла себе, что более никто не сделает ей больно и не станет угрожать, но с каждым разом всё меньше верила в правдивость своих слов. Никто ей обещать такого не мог.
Поначалу она решила взять с собой только те драгоценности, которые в её понимании принадлежали ей по праву: все, подаренные Дервишем, корона, браслет и кольцо, и ещë ожерелье, присланное Сафие на рождение Ахмеда. Но случилась безвыходная ситуация: она любила каждый блестящий камень в своих шкатулках. О их дальнейшей продажи не шло речи. Они просто ей нравились. Большинство она сама заказывала у ювелира, предварительно выбрав эскиз, те, что были неприятным воспоминанием, Хандан переплавила и не помнила во что. Забрав много, она могла прослыть воровкой, а между тем, расставаться с украшениями ей не хотелось вовсе не из-за их цены.
С коронами пришлось попрощаться, но кольца, ожерелья, браслеты, заколки сводили её с ума. Если постараться: вынести можно было всё, но это было, вроде, мелочно. Дилемма была неразрешима.
Хандан не дали выбора. Её мир без разрешения раскололи на двое, где с одной стороны остался Ахмед, а по другую еë ждал запертый в подземелье Дервиш. Она не имела сил выбирать, но теперь словно две острых половинки блюдца лежали у неё в руках. И воссоединить их можно было, только вернув время в спять.
Осколки мира болезненно резали еë босые ноги, пока она словно в агонии металась по месту раскола, будучи не состоянии отыграть назад. Как прежде оставаться не могло. Как и не могла Хандан смириться с участью вещи покойного Падишаха, хранящейся без надобности под стеклянным куполом, задыхаясь от нехватки свежего воздуха. Так было, и ничего не изменилось с тех пор, как она ждала случайных встреч со своим пашой и как мир вспыхивал рядом с ним, подобно витражам на солнце.
А эти коридоры… нет, она их ненавидела… яро, почти каждый закуток имел о себе неприятное воспоминание. Сафие была опасна. И даже не она, а еë многочисленные слуги, всю жизнь ей предстояло провести в страхе разоблачения, снова с занесённой саблей над головой. Ахмед, который вырос, не нуждался в её материнской опеке, как прежде, если нуждался вообще когда-нибудь. Шехзаде она любила, но всё же они оставались ей чужими. И лицемерно было обнимать мальчиков, зная, что только один из них будет править, пока все остальные — гнить в кафесе или земле.
В мешочек она закинула несколько украшений, которые ей нравились более остальных, а потом подумала, что на солнце они будут смотреться совершенно иначе… и цена, о Аллах, она не помнила, в каких были более дорогие камни, а значит, начинать стоило с самого начала.
Другая часть её разбитого мира была ужасней и тем привлекательней. Это была тëмная сторона её грешной жизни, в ней была боль и разочарование, страсть, обиды, но в ней была преданность. Верность, пронесенная сквозь года, переродившаяся в извращëнную форму любви. Хандан устроила Дервишу прекрасную жизнь с нежной, удивительно подвижной женой и сыном. И все еë усилия пошли прахом.
В очередной раз выложив выбранные три браслета в извивающуюся змейку, Хандан с отчаянием посмотрела на шкатулки с кольцами и ожерельями. Она была беспомощна даже в таком безобидном занятии, выбирать ещё и мелочи было просто невыносимо до дрожи, особенно теперь.
По щекам потекли слëзы, горячие, оставляющие после себя холодные ручьи, да и кто вообще следил за еë ногтями, почему они были так коротко обрезаны? Именно поэтому она должна была бежать и вроде бы уже приняла решение, а между тем одна мысль о том, какими средствами придëтся выбираться, мешала дышать.
Хандан взяла в руки диадему с розовым бриллиантом, тяжёлую и холодную, вспыхнувшую даже от тусклого света свечей. Подарок за ребенка, рождëнного от другой женщины. И всë же на мгновение, пройдясь по ней пальцами, Хандан успокоилась, как в день, когда паша поцеловал её в отметину Дениз на шее. Как он злился на её маленькое усовершенствование рабочего кабинета. Дервиш просто ненавидел, когда трогали его вещи, а в случае с ней это выражалось в гневном взгляде где-то на день с настойчивой просьбой более так не поступать.
Хандан улыбнулась его нахмуренным бровям. Минута покоя в бушующем море. Дервиш спас её дважды, и теперь было несправедливо молча отправить его на казнь из чувства долга перед сыном. Хотя Хандан колебалась. Она уже не хотела разбирать, кто и где был виноват, что было правильно и у кого искать правосудия. Вместо этого ей хотелось только лечь спать со спокойной душой и чувством полной защищëнности. Только и всего. И Хандан не получила бы этого даже спустившись в преисподнюю. Никогда не будет ей покоя, никто не избавит еë от стекла разрушенного мира, режущего ноги в кровь. Она могла лишь выбирать тех, кто будет причинять ей боль.
