Хандан встала с дивана, отчасти из-за того, что стоя чувствовала себя выше и сильнее, и почти уверено направилась к Сафие и её евнуху. Светлое платье Госпожи Госпожей терялось среди белых стен и мерцающих отблесков витражей.

— Я не обещала, что не стану пытаться, — Хандан слегка улыбнулась, — я не сдамся из-за ваших капризов…

Её остановила жгущая боль на щеке, Хандан инстинктивно закрыла места удара рукой, а потом с недоумением посмотрела на разгневанную Султаншу. Сафие, другой рукой оперевшись на слугу, медленно и очень глубоко дышала, её шея была красной, а глаза наполнены злобой и презрением.

— Ты что думаешь, Хандан, — шипела она, — если ты каким-то образом сможешь спасти своего любовника, видит Аллах, мы найдем способ заставить тебя лично вблизи смотреть, как он корчится от боли. Дервиш кончины не избежит, так и знай, и его казнь — это самый чистый из всех возможных вариантов. Это наше личное дело, Хандан, он умрёт! Ты поняла?! Умрёт! — Сафие приостановилась и очень быстро вернула неторопливый темп речи. — К тебе это не относится, если будешь сидеть тихо.

Щека всё ещё пылала, пока Хандан заметила, что дрожит. Её всю трясло, а ногти невольно вонзались в ладони, и эти белые стены, среди них уже никого не было, только осколки памяти и прошлого. В секунду у неë более ничего не осталось. Так не могло быть и не должно было быть. Но случилось, и изменить что-то уже не представлялось возможным. Лестница. Чердак. Она поправила его воротничок, слегка коснувшись царапины на шее, отражавшую её собственную. И ничего не спросила, только с интересом блеснула глазами.

Внутри Хандан что-то треснуло, с хрустом, болезненно, глубже, чем залегало сердце. Трещина пошла дальше и понемногу разрушала всё, что встречала на своём пути. Выдох. Он был ближе всех, дороже, давал силы идти дальше, мужчина, которому она хотела родить ребёнка, её семья, более странная, чем возможно представить.

— Спасите его, — прошептала Хандан, даже сама себя не слыша. — Я буду вас слушаться. Я обещаю. Я не подниму головы, отдам всё, — мокрые ресницы блестели на свету. — Пожалуйста.

Её мольба осталась без ответа. Сафие сорвалась с места и облаком в сопровождении слуги поплыла в сторону камина.

— Ты его любишь, жаль. Твоя боль способна сделать нас твоим врагом, но это не так, — глухой стук её каблуков напоминал то, как забивают гвозди в гроб. — Нас всегда удивляло, как ты находишь в своих страданиях исключительность, и ещё более твоя слепота в отношении других людей. В своей просьбе спасти Дервиша ты не видишь издёвки? Нам, к сожалению, придётся тебе объяснять наши мотивы подробно.

Сафие тяжело вздохнула, так что в нескольких шагах Хандан всё прекрасно слышала. Старшая Валиде необычно для себя потёрла руки, поправив перстень с зелёным миндалевидным камнем.

— Пусть так. И наша вина есть в том, что ты трясёшься тут. Ты, должно быть, помнишь нашего сына Мехмед-хана. Двадцать девять лет мы берегли его от всех напастей, твой Ахмед столько не живёт, сколько мы ночей провели в тревоге и были вознаграждены: наш сын стал Падишахом, — Сафие устремила взгляд на огонь в камине, казалось, не замечая уже никого. — А затем семь лет назад наш сын умер. Мы не смогли вырвать его из лап смерти, тем не менее наших обязанностей перед ним это не умаляет. А Дервиш посмел осквернить то немногое, что всё ещё принадлежит нашему сыну. Ты его вещь, и не тебе решать, как жить и с кем.

Прямая спина, волосы, убранные в высокую причёску, прежде она была очень красива, а теперь лишь остались намёки прошлого в хорошо очерченных скулах и светлых голубых глазах, полных печали и презрения.

— Я виновата не меньше, — Хандан посмотрела на сиреневатые следы от ногтей, она вспоминала поцелуй дервиша в щеку и то, как он морщился, узнав сколько стоило оформление этих покоев.

Она улыбнулась. Его ухмылке, так часто казавшейся ей неприятной, дотошности в расстановке вещей, чëрному кафтану с золотой обстрочкой, всегда новому, но ужасно напоминавшего своего предшественника.

— Ты не испытывала к нашему сыну особых чувств, но ты родила ему ребёнка, моего внука.

«Бред старой сумасшедшей», — подумала Хандан, но удержалась, в конце концов, её всё это не касалось.

— Чтобы вы знали, Сафие Султан, Дервиш-паша — единственный мужчина, которому я принадлежу.

— Принадлежала, Хандан, он уже, считай, мертв. И не делай нас своим врагом за то, что я ищу справедливости для нашего сына-падишаха.

Забавно, Дервиш, сколько его помнила Хандан, всегда балансировал на острие жизни, когда вокруг расстилалась смерть. И Сафие, с жемчугом на морщинистой шее, представилась ей совсем юной, укачивавшей новорожденного сына на руках, а потом вспомнила её, высокомерную и горделивую, смотрящую на то, как выносят брата Ахмеда. И больного султана Мехмеда рядом с ней. Она тоже была мать, вот только сын её умер, а Хандан вещью его, вопопреки мнению Сафие, не была.

Разноцветные огни витражей внезапно погасли. И сразу сияющее помещение стало грязно-серым, и в полумраке скрывшегося солнца стояла Хандан перед блёклым силуэтом старшей Валиде Султан. Сафие опиралась на позолоченную трость, несколько небрежно, более, казалось, из статуса нежели по необходимости. Но рука, дрожащая от пощечины, выдавала её слабость.

«Вы убили своего сына, Сафие», — застыло на губах Хандан непроизнесённая фраза. — «Вырастили его слишком жестоким, сделали меня рабыней страха, вашего же собственного».

Позже Сафие ушла. Они так больше ничего друг другу не сказали. А Хандан в одиночестве бродила по комнатам покоев, вспоминая усталый взгляд сына и некоторую нездоровую бледность его лица. Розовый бриллиант искрился, не давая ей забыть, он был прозрачный, чуть более блёклый, нежели бриллианты на короне и браслете. Вместе с Хаджи она отправилась осмотреть свои владения, отстукивая каблуками в такт своим мыслям. Ахмед — смерть. Сафие — смерть. Ахмад — смерть. С ним она связаться не могла.

Алое платье полыхнуло в коридоре, подобно пожару, с тонким узором кружева по рукавам. Сабия тоже заметила свою опальную госпожу и слегка склонилась в поклоне, сверкнув тоненькой золотой диадемой урождённой Султанши. Тонкая талия, линии без изъяна — Сабия соответствовала своему положению. И как ни странно, Хандан ничего к ней не почувствовала. Девушка отвернулась и с вытянутой спиной скрылась за углом коридора, а затем исчез и шлейф её платья.

— Хаджи, — сухо отозвалась Хандан, — почему наша Султанша разгуливает по коридорам в одиночестве?

— Не знаю, Госпожа…

— Так узнай и никому не слова, кроме меня.

Спустя день, бесконечно долгий и совершенно бесполезный, Хандан решила делать то, что должна была: быть Валиде Султан. Она восседала на достаточном расстоянии от наложниц и двух беременных Хасеки, как ей теперь стало известно. Махфирузе сияла лучше собственных украшений, была тоньше и изящней Кёсем, измученной родами.

Хаджи торопливо вошёл в комнату наложниц, а следом так же быстро влетела Аугуль, виновато вжимавшая голову в плечи. А после в еë руки лёг свëрток с сургучовой бляшкой Великого Визиря, которую Хандан без всяких колебаний разломала.

«Выбрали мужа. С.С. не выпустит до казни, подождите. Испания».

Ровнёхонькие строчки Сабии Хандан узнала сразу, а смысл, казалось, ускользал от неё. И только спустя несколько прочтений Хандан поняла: Сабия решила всех обыграть, дождавшись казни Дервиша и покинув Империю, вместе с Сафие и Хандан раз и навсегда.

— Кому передаёшь письма, Айгуль? — слегка улыбнувшись, спросила Хандан бледную старшую служанку, на что та только сильнее побелела. — Я же узнаю, так или иначе.

— Своему доверенному человеку, — девушка нервно потёрла руки, — а он должен аге Дервиша-паши.

— Ахмаду-аге…

Невинное лицо Айгуль шло вразрез с её такими же словами, в которых невозможно было отыскать греха. Но Хандан легко нашла больное место, некогда упомянутое Дениз: любовника.

— Сабия пригрозила тебе тем человеком, так? — продолжила Хандан, получив лëгкий кивок головы вместо ответа. — Посиди пока тут, я подумаю.