— Объяснять будешь ты, Хандан, наше дело будет только сообщить, а дальше думай, даже если наше предположение окажется клеветой — все твои расходы и доходы попадут под умелые руки казначеев, которые будут не просто просматривать итоги, а именно искать твоё воровство.
Они его найдут. Хандан это знала, Сафие это устроила. Конечно, связь Хандан и Дервиша требовала значительных расходов, и оплачивать их они старались пополам, чаще с большей долей вложений Валиде Султан.
— Доверие сына я лишусь, это точно, — Хандан резко встала и сделала нервный круг по светлому ковру, стараясь идти по узорам и не наступать на цветы. — И он признался в убийстве Мурада-паши, потому что это смертельный приговор.
Хандан рассмеялась, заливисто и звонко, по-настоящему искренне, ей, правда, было смешно до слёз. Она, Валиде Султан, поддерживавшаяся связь со своим слугой, вышедшая замуж без разрешения повелителя, вполне могла потерять всё из-за золота. Нет, это было глупо, а между тем, таким же предательством. Она была виновна. И напрасно старалась сохранить жизнь аль Хурре, а Дервиш, несмотря на свою осторожность, допустил столь роковую ошибку, за которую оба они расплатятся.
— Вы разлили кровавое море, Сафие Султан, только чтобы избавиться от Дервиша? Два миллиона акче пошли на грабёж и убийства, а вы мне заливаетесь соловьем про государство и порядок? Какая вы Валиде после этого? Где ваше достоинство, о котором вы мне твердите?
Сафие с любопытством и умиротворением разглядывала приговоренную Хандан, её нисколько не задел упрёк и более того, лицо её как-то оживилось и помолодело. Казалось, она забрала часть души Хандан, оставила её обессиленную и обескровленную, этим она напиталась и расцвела.
— Что будет со мной? — безразлично спросила Хандан.
— Ты Валиде, мать нашего Повелителя, от тебя нам нужно только бережное расходование средств, и ещё, ты вернёшь отдельные поступления в наш вакф, — Сафие приостановилась, деловито приподняв одну бровь, — Хандан, это дело, угодное Аллаху. Но если только мы начнём сомневаться в твоих действиях или же ты захочешь нам мстить, поплатишься самым жестоким образом. У меня есть документ, заверенный Сабией и улемом, в котором довольно четко указано, что развелась она по причине измен паши с тобой. И что она видела вас в одной постели своими собственными глазами вместе со служанкой, её слова тоже записаны и заверены. Служанка, конечно, таинственно исчезла.
— Вы для этого дали ей титул Султанши, чтобы теперь её слова стоили столько же, сколько и мои в случае необходимости? — шум за дверями заставил Хандан отвлечься и больше ничего добавлять она не стала.
Сафие смотрела на Хандан. Хандан — на Сафие. Безжалостный взгляд всемогущей Госпожи проникал сквозь истончившуюся кожу и резал как кинжал.
— Благодарю за разъяснения, Сафие Султан, — Хандан учтиво склонила голову. — С вашего разрешения, я пойду к себе, мне нездоровится.
Сафие не ответила. А Валиде Султан, безжизненная, вышла из старых покоев Халиме, сразу же попав в объятия Кёсем, которые напрочь обескуражили её.
— Аллах милостив, вы вернулись к нам, — гречанка прижалась всем телом к Госпоже, вопреки их взаимной неприязни. И только теперь Хандан заметила Ахмеда, улыбающегося происходящему.
Подержав сына в объятиях и давая себе время хотя бы немного успокоиться и осознать весь ужас своего удручающего положения, она позволила вести себя, куда скажут. Как было всегда, каждый проклятый день её жизни, без всяких возражений.
Дервиш скоро будет казнён. От него решительно ничего не осталось в этом мире, чтобы вспоминать с гордостью и должным почтением. Никто не вспомнит, что он вытащил её из рук мятежника, не узнает о спасении Ахмеда, его жены не будут лить слёз: одна вряд ли простит, второй — не дозволено. Сын паши стал неожиданно частью Династии, а сам Дервиш — шакалом и предателем.
Был ли для них другой путь? Сколько раз она неизменно твердила, что должна остаться при Ахмеде, но что по сути это значило? Она повторяла ему заученную безопасную для них фразу снова и снова, пока она не потеряла всякий смысл. Дервиш должен умереть, чтобы Хандан смогла исполнить своё намерение?
Ахмед шёл рядом, живой и невредимый, с блестящими, немного тревожными глазами, тёмными, но не такими как у паши, скорее ореховыми. Его непринуждённая улыбка и прямая спина, аккуратно подстриженная борода и легкий запах мускуса, смешанный всё с тем же запахом гнили. «Ты не узнаешь, что было сделано ради тебя, сынок, а если и узнаешь — не проймёшь. Я не сужу. И я тебя за это прощаю».
Тем временем, Дервиш ещё не был казнён. Он дышал где-то в сырой темнице с мерзким варевом вместо еды. «Ты не дала шанса ни себе, ни ему», — с упрёком и отвращением сказала она себе, — «продолжишь ходить по этим коридорам, дышать одним воздухом с ними, примешь его жертву как должное? Он её слуга и был обязан заботиться о ней и не требовать лишнего, но он ушёл далеко за пределы службы ей и династии. И он должен был погибнуть ради неё.
Пространство безжалостно поплыло, а пол стал мягким, как хлопок, и продавливался под ногами. Зацепившись за кафтан сына она постепенно сползла вниз под его успокаивающие фразы и мерцания белого платья Кёсем.
Она коснулась ладонью пола. Песок. Здесь всегда так убирают или ей кажется? И этот песок, словно в воспоминании, стал жёлтым и обагрился кровью Дервиша Мехмеда Паши, Великого Визиря Османской Империи.
========== Вещь падишаха ==========
Хандан дала себе время отдохнуть. Недолго.
Она уже неоднократно намеревалась отправить пару строчек Ахмаду-аге, но совершенно не знала, о чëм они должны быть, и в итоге решила, что лишней суетой только наживёт себе проблем, которых не могло быть больше. Она полежала в ванне, отмокая и расслабляя обмякшие мышцы.
Горячая вода потихоньку разгоняла кровь и наполняла её необходимой решимостью, чтобы для начала хотя бы поговорить с Ахмедом. Это нужно было для спокойствия совести, и что скрывать, Хандан не намерена была сохранять достоинство. Она готова была умолять при необходимости, но и не слишком верила, что еë слезы окажут влияние на Ахмеда.
Приодевшись, собравшись с силами, Хандан решительно направилась в покои сына. Он был свободен, она это тщательно выяснила и ещë раз уточнила у Хаджи-аги.
В покоях сына было светло и немного непривычно: новые шторы, чуть более светлые и без давящего орнамента. Ахмед возился с моделью деревянного корабля, такой серьёзный и сосредоточенный. Её маленький шехзаде.
— Ахмед, — тихо позвала она и остановилась, смотря сквозь него и не видя лица. — Я пришла поговорить.
Он аккуратнейшим образом поставил модельку на бархатную подставочку, убрал кисточку, предварительно сдув опилки. Монотонные занятия тренируют выдержку и терпение, которое нужны падишаху, этому мастерству обучил Ахмеда его давний учитель, ныне покойный, один из затей Сафие Султан.
— Ваш тон не даëт надежды на приятную беседу, Валиде. Я так понимаю, вас беспокоит положение Сабии Султан, вы так бесконечно о ней переживали и о её благополучии.
— Я за неё рада, хотя не знаю. Но думаю, Мой Лев, ты догадываешься, что сейчас я хочу знать о судьбе её бывшего супруга.
— Дервиша, — недовольно прорычал Ахмед.
Хандан устало кивнула. Ахмед резко повернулся на одной ноге и, как-то нездорово присогнувшись, направился в сторону окон. Подрагивания рук выдавали в нём сильное волнение, которое он отчаянно пытался скрыть и решительно не мог.
— Не знаю, Валиде, что вам сказать. Дервиша казнят через три дня: фетву я уже получил. Он признался, матушка, и я не увидел в нём раскаяния.
— Я могу его увидеть? Хочу сама спросить, почему он это сделал.
— Нет необходимости.
Немногословность Ахмеда убивала. Его сухость и сдержанность, когда Хандан хотела увидеть боль и сострадание, к человеку, который служил ему много лет, хоть что-нибудь похожее на раскаяние, за что Хандан могла бы зацепиться. Но решение о казни были принято, пока она спала глубоким беспробудным сном, а всё то время Ахмед бодрствовал и обдумывал решение, и, должно быть, примирился с ним.
