— Госпожа, ты ни в чём передо мной не виновата, — его голос, казалось, подрагивал, и несмотря на это, звучал глухо и отстранённо. — Мне не стоило идти дальше поцелуя в руку на этом самом месте. Я не имел на то никакого права, — он замолчал, вздохнув так, что Хандан невольно и с ужасом подумала, что это последние его слова, отогнав от себя печальную мысль. — Будущего для нас я не видел. Одним словом, я тебе обязан жизнью и тем, что в ней была хоть какая-то цель. И теперь настает время этот долг отдать, я клянусь тебе, Хандан, устроить всë так, чтобы тебе не пришлось отвечать за наши грехи. Ты будешь великой, и не должна виниться, что этого желает твоя душа.
За окном что-то уронили, заставив Хандан подскочить с места и сделать неровный круг отчаяния по покоям. С надеждой на утешение она обернулась к человеку в чёрном кафтане с золотой отсрочкой, и он не подвел, крепко поцеловав её в лоб, так преданно, что в этот самый момент внутри прозвенел тоненький забытый голос матери: «Елена, беги». Но она не побежала тогда… и не собиралась сейчас.
— Ничего же не изменится? Ты ты же не собираешься меня оставить? — Хандан поёжилась, всё ещё косясь на источник внезапного звука, нарушивший её и без того спорное спокойствие.
— Нет, Моя Золотая Госпожа, я всегда буду с тобой любыми способами, всеми правдами и неправдами на том свете и на этом.
В этот день Ахмед несколькими часами позже должен был объявить нового Великого Визиря. Дервиш подходил на этот пост, потому что, в точности как Кёсем, старался больше остальных.
========== Династия ==========
Хандан помнила, что просыпалась, ходила, пыталась говорить с Хаджи-агой, но смутно, почти в тумане. В этих странных расплывчатых воспоминаниях она понемногу начала приходить в себя, понимая всё и будучи не в силах пошевелиться. Веревки будто стягивали руки, притягивая их к шёлку и окутывая мягкой тёплой пеленой. Она лежала под необычно толстым одеялом, совершенно непривычным, похоже — очень тёплым, но жарко вовсе не было. Мокро. И пахло чем-то тухлым. Старой залежавшейся рыбой, которой далеко не первый день, в смеси с корицей и лимонником.
Пересилив себя, Хандан открыла глаза. И ничего не изменилось: кромешная тьма, полное бессилие и это огромное отвратительное одеяло. Найдя в себе силы, она изучила окружающее пространство на ощупь, это были её покои, те же тумбы, то же изголовье кровати, которое она специально заказывала у венецианского умельца. Не то чтобы она боялась обнаружить себя в странном месте, просто не помнила, откуда были её расплывчатые воспоминания.
Последнее чёткое оставалась во Дворце Дервиша, ступени лестницы, низко поклонившаяся служанка и огонь, всепоглощающий огонь. Может, она сгорела в пожаре? А Сабия? Маленький Ахмед?
— Айгуль, — вышло слишком тихо. — Айгуль! Стража!
Двери отворились, а за светом, хлынувшим из коридора, так же стихией влетел Хаджи-ага вместе с лекаршами.
— Валиде, Вы снова с нами, слава Аллаху, слава, — радостный евнух с нотками горечи в голосе сел на её постель, — наши молитвы были услышаны.
— Огонь, Хаджи, с Сабией всё хорошо? Она цела?
— Не было пожара, Госпожа, — отблеск глаз Хаджи исчез: он их опустил по неизвестной Хандан причине, но она догадывалась, что дело в тех осколках прошлых воспоминаний.
— Мы не в первый раз ведём этот разговор, верно? — без надежды спросила Хандан, имея одно только желание: лечь обратно в постель. — Сколько времени прошло, Хаджи?
— Два месяца, Валиде. Два месяца мы не оставляем надежду.
Ей принесли еду, и Хандан без всякого удовольствия затолкала в себя половину. На восходе она смогла себя осмотреть: она была всё равно что мертвая. Худая прежде, теперь почти костлявая, её глаза впали, а под кожей нездорового жёлтого цвета проступали вены. И никто ничего не стремился объяснять, она не настаивала, осознавая, что, наверное, скоро повалится обратно в забытьё. Все ужасы её болезни преподнесли в мельчайших подробностях: жар, беспокойство, постоянные обмороки и чудесные воскрешения. Ещё ей рассказали про успехи шехзаде: Мурад впервые сел, Осман учил испанский. А Ахмед… Его решили не тревожить напрасной надеждой на выздоровление матери.
Ближе к полудню в залитые светом звёздные покои прошуршала юбками, как Хаджи-ага представил женщину, лекарша. Она долго осматривала Хандан и затем заключила: «У Госпожи заметное улучшение».
— Кто она такая? Не помню, чтобы я брала её в лазарет, — безучастно спросила Хандан, поправив маленькую шкатулку на полке и приблизительно представив, сколько людей шастали по её ковру без спроса.
— Эту лекаршу прислала Сафие Султан, Госпожа, если бы не она, не допусти Аллах…
Его перебил звук разлетевшейся о стену шкатулки, обеспокоившей вошедшую стражу, но Хандан было всё равно. Она полыхала гневом, неистовым и беспощадным, ей было страшно, до ужаса, до помутнения рассудка, казалось, и без того пошатнувшегося.
— Сафие Султан присылает ко мне своих людей, а ты словом не обмолвился, Хаджи, — она грозно шла в сторону слуги, выбирая, что метнёт в него дальше, — а ты мне даже не говоришь ничего, молчишь, словно немой. Разве не твой долг всё мне рассказывать?
«Мы пропали, Дервиш», — крутилось в голове место сказанных фраз, — «Нас поймали и теперь уже не отпустят».
Затянувшаяся хворь, чудесное спасение от руки врага, о нет, это не было досадной случайностью, а скорее хитрым, продуманным до мелочей, изящным в своём исполнении планом. Её не спасали, а травили. Хандан выхватила кочергу из камина и пошла следом за лекаршей, быстро, даже слишком для своего разбитого состояния. Лекарша шла, покачиваясь из стороны в сторону, и совсем не смогла бы сопротивляться удару. Но Хандан взяла себя в руки, опёрла кочергу на стену, позволив Хаджи догнать себя.
— Нам надо навестить Сафие Султан, Хаджи-ага, и сообщи моему сыну, что у меня улучшение.
Евнух заметно занервничал, видимо, такого разговора с металлическим предметом в лёгкой доступности от Хандан у них ещё не случалось. Он же не знал… никто, кроме Сафие Султан, по-настоящему не знал.
— Валиде, Сафие Султан в Топкапы.
Хандан только наклонила голову вбок, несколько придурковато и в полном соответствии со своей странной болезнью. Хотелось лечь и заснуть, зачем её разбудили, почему нарушали сон, такой блаженный и сладкий, манящий?
— Хаджи, теперь соберись, — сухо продолжила Хандан, — и расскажи мне, что произошло за эти два месяца, только важное, никаких шехзаде.
Мир остановился. Хандан знала, что конец уже настал, и всё происходящее — только предсмертная агония. Уже было всё. И не столь важно, что и как происходило, в какой последовательности, когда была пройдена точка невозврата. Тогда зачем метаться?
— Вадиде, — евнух жестом пригласил свою Госпожу в покои, но та осталась неподвижна, — Сабия Хатун, она теперь Султан, развелась с Дервишем-пашой, когда он ещё был великим визирем, а так, не знаю, что вам ещё сказать…
— Что с Дервишем, Хаджи? — этот гул в голове, спутанные мысли, её небесный купол падал вниз, каждая её звезда лишилась места, и завертелась в танце.
— Его казнят скоро, Валиде, за убийство Мурада-паши.
Не новость. Хандан уже знала. Как только стало известно, что её осматривала лекарша Великой Сафие Султан, или гораздо раньше, в день их первого поцелуя, оставшегося таким горьким воспоминанием.
— А Сабия? Сабия Султан, что за вздор! Ахмед-таки женился на ней, с чего только, я не понимаю.
— Нет, Госпожа. Сабия оказалась родной дочерью Султана Мурада, по этому поводу Сафие Султан и приехала в Топкапы. Вы уже болели, Госпожа, поэтому Повелитель позволил ей остаться, к тому же её лекарша оказала большую помощь.
— Аллах, сохрани Сафие Султан, — она оскалилась. — Надо поблагодарить её за все старания во имя будущего Династии.
Старшая Валиде заняла опустевшие покои Халиме. В эту часть гарема Хандан намеренно не ходила, она запечатала её в своей памяти, убила привычку заглядывать в коридор. Халиме проиграла. Её сына заперли в кафесе, большую часть времени Мустафа проводил в одиночестве или же с учителями, постоянно меняющимися, всегда новыми, чтобы никто не смог добраться до них или угрожать несчастным. Бедный, маленький шехзаде. С момента похорон Мехмеда его больше не выпускали, хотя он и страдал, он больше не чувствовал ветра, не ходил по траве, лошадей мог видеть только через стёкла.
