Хандан было не с кем поговорить. Она сидела на диване, сжимая кулаки, и впервые почувствовала своё беспроглядное одиночество. Что ей было делать? Дервиш не успел бы отправить ответ.

Хандан ощутила стягивающийся шнур на своей шее, он медленно врезался в кожу всё глубже, мешая сделать вдох. Её душили. Сразу с нескользких сторон. Мурад и Сафие спокойно наблюдали, как её лицо багровеет, а губы приобретают неестественный синеватый оттенок. И если пашу ещё можно было бы убрать, Сафие была непреступна. Она непременно оставила бы кому-нибудь послание для Ахмеда, обличающее его многострадальную грешницу-мать.

Она уже не видела возможности представить всё попыткой людей Хурры спасти её от казни. Искать убийцу стало бы слишком обременительным и рискованным занятием даже через Ахмада-агу.

День казни Дениз аль Хурры стал первым весенним днём, предвещавшим жаркое, душное лето, пахнущее пылью и вянущими растениями.

Хандан в светлом струящимся платье с золотой отстрочкой шла вместе с евнухом Таширом-агой, нацепив на лицо шаль, подобно истинной мусульманке и матери Падишаха Османской Империи. Она встала в тенёк, отдельно от всех пашей, учувствовавших в процессии, но её появление не осталось незамеченным.

Чëрный отряд, плывущий под ярким солнцем, вывел избитую пленницу, хромую на одну ногу, но неизменно гордую. Дениз аль Хурра по указке встала на колени, пока остальные участвовавщие в процессии готовились исполнять свои обязанности.

— Дениз аль Хурра приговаривается к казни за преступление против великой Османской Империи и нашего Падишаха, Ахмед Хана, — объявил человек со свитком в руках, огласив чужие слова, но на том заточенный топор не опустился на шею старой подруги Хандан.

— Вина аль Хурры велика, несомненно, — глухой голос Мурада-паши заставил Валиде Султан содрогнуться от ужаса, пока внешне она не шелохнулась. — Но я склонен верить в её исправление, как и шейх-уль-ислам. Дениз Хурра верно служила Валиде Султан последние годы, а значит, она исполняла долг перед нашим султаном Ахмед Ханом.

Среди мужчин пронёсся лëгкий гул неодобрения, смешанный со странным волнением, который Хандан смогла связать только с трепетом перед упоминанием имени султана. Возражений не последовало.

Шейх-уль-ислам, очередной старикашка, непременно осудивший бы её за прелюбодеяние, мелкими шажочками вышел на середину двора. Он поправил скромные одежды и мгновение потратил на то, чтобы оглядеть присутствующих.

— Перед лицом Аллаха и вами, я свидетельствую, что преступления этой женщины заслуживают смерти, — и вооруженные мужчины покачали головами, — она забирала жизни послушных рабов Аллаха, мусульман, лишала жизни отцов. Но Мурад-паша убедил меня поискать ответ в Коране. И я вижу возможность простить эту женщину, если она встала на путь исправления и придерживается законов.

Хандан под шалью безнаказанно усмехнулась красивым речам и только переступила с ноги на ногу, пока внутри неё мерцали первые искры отмщения. Не Мураду-паше было решать, когда Дениз умрёт, а ей. Только ей. И раз столько времени пиратка продолжала жить — на то была веская причина. Пусть Хандан её не знала, гнев и обида, словно хворост, полыхнули от крохотных искр.

— Ахмад-ага, — едва слышно Хандан обратилась к своему вынужденному защитнику, — скажи воинам, что эта женщина оскорбляла Падишаха.

И он произнёс эту роковую фразу. Под весенним палящим солнцем стояла спокойная женщина в шали посреди бушующего океана негодования. Дениз аль Хурра, на коленях, не отводила от белого силуэта глаз, и, казалось, улыбалась. Тяжёлый топор резко упал вниз, и совершенно неестественно на песок упала голова пиратки, пока её тело осталось неподвижно.

«Только я решу, когда тебе умереть», — про себя произнесла Хандан, мысленно вспоминая тоненький шрам на шее. Она была отомщена. В мире, где нет справедливости, за предательство платят смертью. Дениз пренебрегла даром жизни. И теперь она умерла.

Посреди внутреннего двора остался Мурад-паша. И Хандан под его пристальным надзором двинулась к выходу. Её обманули. Она почувствовала неприятный вкус горечи во рту. Яд. Свой собственный. Им было не отравиться, но всё, всё чем она дорожила страдало и гибло, пока росли её маленькие клыки и кожа превращалась в чешую.

«Он же не оставит нас в покое. А когда докопается до истины, не станет молчать подобно Сафие», — с одной только усталостью подумала Хандан, прищурившись на солнце.

Она не ушла.

— Валиде-султан, — поклонился старый паша. — Как жаль, что ваша слуга покинула нас. Видит Аллах: я пытался её спасти.

— Какая жалость, что она унесла столько тайн с собой. Как Вы, Великий Визирь, будете жить, зная, что так многое осталось для вас секретом?

— О, Валиде, — усмехнулся он. — Тайное станет явным, как день сменяет ночь…

— А затем снова наступает ночь, — ему не дано было право говорить. — Ваша ночь, Мурад-паша. Я скажу Вам правду, которую Вы так жаждали узнать. Мы с Дервишем-пашой близки. Ближе него у меня никого нет. Я — его жена. И каждым своим действием Вы приближали меня к смерти, заставляли метаться в агонии, страдать. Это больно… Напрасно Вы объявили нам войну, мы же два столба, что держат государство.

Глаза Мурада-паши быстро забегали по женщине в белом одеянии с золотой отстрочкой. Он сделал неловкий шаг назад, но отступать было поздно.

Не боясь быть замеченной, она раскрыла крышечку на кольце и оставила глубокую царапину на руке Великого Визиря, а затем припала к земле, будто ей стало плохо. И ей стало. От вида крови подруги на желтом песке.

— Меня не казнят из-за смерти паши, а о другом вы никому не расскажете…

Они встретились глазами. Чëрные, бархатные глаза Дервиша смотрели на неё с полным пониманием и без намёка на страх.

Когда Хандан встала, Мурад паша покачнулся и свалился на одно колено, словно что-то пытаясь сказать, зашевелил губами и вцепился в саблю. Он упал. Быстро и безболезненно, как Хандан и просила своего алхимика.

Больше не осталось смысла прятаться: Хандан на третий день после отравления Великого Визиря решила наведаться в Старый Дворец. Те же стены, овитые кружевным плющом, невысокие кустики с набухшими почками. Сад был прекрасен, совершенен и в прошлом так ненавистен ей в период заточения. Он казался краем мира, теперь же Хандан знала, где находится новый дом Дервиша. Мир, к несчастью, оказался гораздо обширнее.

Устроившись в саду под сливами, она стала выжидать Сафие Султан, но первое время замечала только скользящие в окнах силуэты служанок. Её заметили, но не торопились встречать.

Вскоре вместе со всей многочисленной свитой перед Хандан выросла Валиде Сафие Султан. Постаревшая достаточно, чтобы Хандан несколько усмирила в себе ненависть. Годы брали своё, и даже Великая Валиде была над ними не властна.

— Хандан, ты почтила нас своим присутствием? — без намёка на удивление произнесла Сафие, замедлив шаг и вынуждая Хандан встать. — Мы так ждали твоего визита, а ты не торопилась.

— Я хочу говорить с вами, и только с вами, Сафие Султан, прикажите им уйти, — Хандан осталась неподвижна, вдыхая аромат весны и влаги сада.

Сафие дала слугам указание непринуждённым жестом. Её лисьи тонкие глаза вспыхнули огнём, неистовым огнём презрения и печали, столь странным сочетанием, что Хандан нехотя отстранилась.

— Мы с вами, Сафие Султан, не можем расправиться друг с другом, нам уготовлена долгая вражда, но ни вы, ни я её прекратить не в силах. Мы неприкасаемы. Мы принадлежим великой семье, моему сыну. Зачем нам враждовать? Судьбы наши давно разошлись и незачем им вновь сходиться.

— Милое дитя, — женщина с белым жемчугом на шее сцепила руки в замок и слегка снисходительно приподняла кончики тонких губ, — моё время ушло, протекло сквозь пальцы песком. Теперь моя обитель тут, здесь мой покой, и здесь я покину этот мир, чтобы встретиться с Аллахом. И пусть он будет мне свидетель, тебя не ждут здесь. Очень жаль, что ты не сделала выводов… — Сафие вздохнула с хрипом выпустив воздух из стянутой груди, — для женщины недопустимо идти на поводу у порывов своего тела. Теперь придётся расплачиваться.