За Ахмедом вышла стража.
Внутри Хандан упала на землю и словно европейский фарфор разлетелась по полу на тысячу маленьких острых осколков, которые не собрать. Они, едва заметные глазу, грозились кинжалами впиться во всех, кто захочет тронуть её сына, и вонзались прямо в её сердце, посмевшее предать его.
— Идём, Айше, — послышался тоненький мелодичный голос Кёсем, державшей на руках шехзаде Мурада. — Айгуль, прикажи принести нам обед в сад, мой шехзаде должен больше бывать на свежем воздухе.
— Да, Госпожа…
— Айгуль, не нужно, — спокойно остановила Хандан служанку. — Кёсем, прошу не беспокоить моих девушек теперь, когда мы подобрали тебе новых.
Гречанка, Хандан знала, гневно посмотрела на Валиде-султан, не находя повода восстать против главной женщины гарема, разумно промолчала.
— Пожалуй, Кёсем, я посижу с нашим Львёнком в саду вместе с тобой, — продолжила Хандан, обернувшись на девушку.
Кёсем изобразила улыбку и, шурша юбками платья, вперёд Хандан проскользнула в узкие коридоры. Она изредка оборачивалась, чтобы посмотреть, несут ли следом Фатьму, и едва заметно, но постоянно следила за Айше.
Уже в саду Кёсем с прокрашенными до черноты волосами, подведенными углём глазами, что столь противоречило её европейскому лицу, расселась на пушистых подушках.
— Кёсем, я в последнее время редко тебя вижу, как твоё здоровье, — без намёка на интерес спросила Хандан, глядя на живое, бьющееся сердце Ахмеда, его кровь и её плоть, маленького шехзаде Мурада, похожего на своего покойного брата.
— У нас всё хорошо, Валиде, мы ни на что не жалуемся, — так же отстранённо ответила девушка, изобразив на лице подобие естественной улыбки, но что несколько оскорбило Хандан.
Ей не было в том нужды. Кёсем была путеводной звездой Ахмеда, яркой, блистающей, всегда весёлой и беззаботной. Кёсем Султан, не слишком красивая, но совершенно очаровательная.
— Сабия-хатун всё хорошеет, жаль, что от её тоненькой талии не осталось и следа, — Кёсем хитро сощурила глаза. — Ахмеда это обстоятельство весьма опечалило.
— Ты весьма благоразумна Кёсем, и потому, как мать наследника, не станешь размениваться на такую глупость?
— Моя сила — в моих детях, Валиде. И нет в мире никого, кто бы встал между мной и Ахмедом. Наши души связаны, наша любовь живёт в наших госпожах и шехзаде.
Кёсем, подняла прозрачные на солнце глаза, холодные, кристально чистые и безмятежно спокойные. Она не любила Ахмеда. Больше нет. И Хандан поняла, что, пожалуй, все её попытки отучить Ахмеда бегать к гречанке были напрасны и бесполезны, потому что Кёсем, эта невысокая, не слишком красивая девушка, была нечто гораздо большее, нежели чем просто молодая неопытная душа. Это была Кёсем Султан, мать, которая теперь не отпускала рук своих детей, женщина, носившая измены, словно камни на шее, заставляющие её светиться ярче. Всегда весёлая, милая, неунывающая Валиде Кёсем Султан.
— Не хотите подержать шехзаде, Валиде? — тряхнув головой, Кёсем осторожно протянула свёрток Хандан. — Он не должен быть обделён вашей лаской, как никогда не был ей обделён Мехмед.
— Принеси его лучше вечером, сейчас я в несколько встревоженном состоянии, боюсь быть неаккуратной. — спустя несколько минут молчания Хандан решила осторожно вернуться к теме слуг. — Кёсем, у тебя есть девушки в услужении, не нужно дергать Айгуль без повода, она и не нянька даже, подумай.
— Конечно, Валиде. Я лишь просто хотела окружить нашего шехзаде достойным уходом, только и всего. Сабию Хатун никто не заменит, заботливая девушка, и вскоре — мать.
Хандан покосилась на кольцо с розовым бриллиантом, такое же, как браслет и корона, оставшиеся во дворце.
— Валиде, — неторопливо продолжала гречанка. — Ей, должно быть, совсем грустно будет одной, пусть приезжает, живёт с нами.
— Не понимаю я тебя, Кёсем, зачем?
— Ах, Валиде, — Кёсем расплылась в снисходительной улыбке. — Как только она вернётся в гарем, хотя и условно, Ахмед перестанет гореть к ней. И к тому же, вам не придется без конца тратить время на бессмысленные поездки, Вы будете здесь, с нами, как и хочет Ахмед.
— Валиде, — послышался знакомый хриповатый голос Великого Визиря за спиной Хандан.
Она знала, что этой встречи не избежать, чувствовала, что человек, мечтавший отправиться в победоносный поход и оставшийся в столице при столь странных обстоятельствах, непременно захочет отыграться на ком-нибудь. И никто, кроме как Хандан Султан, застрявшая между двумя Великими Валиде, Сафие и Кёсем, что без спроса раздавали ей советы, не мог быть для Мурада-паши более лёгкой жертвой.
— Великий Визирь, — она развернулась, сцепив руки в замок и предусмотрительно задрав подбородок. — Чем обязана Вашему вниманию?
— Валиде, мой долг охранять не только Великое Государство, доверенное мне Вашим сыном, но и Вас, как главную женщину Османской империи.
— Женщину… — Хандан ядовито усмехнулась. — Вы словно пытаетесь мне указать на моё место, но, вот незадача, паша. Я не Сафие Султан, зачем Вы враждуете со мной, для чего? Я лишь слуга своего сына и не более.
— И поэтому, Валиде Султан, наш общий друг, капудан-паша, отправился с Повелителем мира в поход, в то время, как я, Ваш покорный слуга, — старик сделал акцент на последней фразе, — остался охранять Вас.
«Мурад-паша грешит на Дервиша, значит не по своей воле он остался в Стамбуле, хотя Дервиш сразу его проверил, но, кажется, теперь мы знаем точно», — пронеслось в голове у Хандан, пока она упиралась в чёрные бархатные глаза Великого Визиря. Будь он молод, она, пожалуй, могла полюбить его. Высокомерный, горделивый, негласный кардинал… Как же он смахивал надменной ухмылкой на Дервиша, но он был иным.
— Валиде, Дервиш-паша — нехороший человек, пусть вы его и покрываете, Повелитель рано или поздно увидит его истинное лицо, не сомневайтесь.
— Как и вы не сомневайтесь, что при малейших сомнениях в преданности моему сыну, я немедленно сообщу ему об этом. А, если помните, ваши слова вызывают у меня недоверие, а теперь… я почти убеждена, что вы, Великий Визирь, не до конца честны.
Хандан не без труда выдохнула, придумывая, что бы ответить ему дальше, но с ужасом приостановила поток мыслей, потому что, как уже стало ясно, ничего кроме угроз за спиной у неё не было. Нельзя было дать этому человеку победить, а он же был вовсе не слабее Дервиша, а, может быть, раньше такую мысль она не допускала, опытнее и опаснее. А встать с ним на одну сторону было уже невозможно. Она же не ставила на политика, она защищала любовника. И, возможно, это был единственный просчёт старого Мурада-паши. Перед ним не стояла Сафие Султан, неготовая отказать себе в шербете с утра ради преданного слуги, у Хандан были причины спуститься в самую преисподнюю и не было никакой возможности сбежать.
— Мурад-паша, к чему эта вражда, я не понимаю, — Хандан постаралась удержать срокойное выражение лица. — Мы с вами служим одному Падишаху, у нас одна забота, одна цель.
— Только службу мы понимаем по-разному, Валиде. Вы и Дервиш-паша ведёте совместные дела, в этом сомнения нет. Вы мне не расскажете, но, может, кто-то другой сможет.
Паша протянул ей золотой тубус и, предупредительно поклонившись, развернулся и лёгкой покачивающейся походкой оставил её смотреть в след. В её памяти отпечатался только огонёк в его блестящих глазах.
Хандан развернула послание и бегло пробежалась по до тошноты аккуратным строкам.
«За разбой, многочисленные преступления против великого Османского государства, за учинённые… за убийства… в соответствии… по решению… повелеваю казнить Дениз аль Хурру».
Дервиш не оставлял её без присмотра, но… Если её решено казнить, значит, её уже нашли и схватили. Хандан пошатнулась. За всей этой историей с Таей стояло нечто много большее и противное Корану, нежели Мурад-паша рассчитывал найти. Нечто, за что он умрёт.
Во дворце капудан-паши, под наблюдением Ахмада-аги, Хандан быстро, почти не отрывая руки, заполняла строчку за строчкой, подробно излагая всё, что имело место произойти, и всё больше чувствовала потребность высказать всё лично и с эмоциями. Но заместо этого она передала письмо мальчику лет тринадцати, которой принялся превращать слова в символы.
