— Да-да, — подхватила другая. — И стены там без узоров, все — однотонные.
— Нет, неправда! Я сама видела плитку — цветастая она, как положено.
— Ты спорить будешь, что у неё спальня чёрная?
— Так это все знают, ну чёрная и чёрная. Может, у Валиде-султан со сном проблема.
— И поэтому она на южную сторону окна выбрала, Валиде у нас глупая, конечно, но не совсем же овца.
— Тссс, девушки, — сиюминутно вмешалась Джаннет-калфа, — а если кто Валиде-султан скажет? А?
— Да, кто ей скажет?
Хандан, прислонившая к стене, невольно усмехнулась, но, как и полагается, сдержалась. Разговор принимал интересный поворот. Девушки помолчали, видимо, расценивая возможные последствия своей болтовни.
— Джаннет-калфа! А, Джаннет, расскажи нам, какой Валиде была раньше, до того, как Ахмед стал Повелителем? Ну очень интересно! Ты же уже была в гареме тогда!
— Не стану я, девушки, на нехорошее дело вы меня толкаете, — калфа говорила сладко и протяжно, словно требуя дальнейших уговоров.
Наложницы шустро уловили намёк.
— Ну, Джаннет, любимая, расскажи. Мы всё-всё сделаем, слушаться будем! Да, девочки?
— Ладно, вы спрашивайте, я отвечать буду.
Хандан устроилась поудобнее, готовясь услышать столько грязи, что в ней можно будет искупаться целиком.
— Как она к Султану попала? — тут же выпалила одна девушка. Встретив пыхтение неодобрения, она добавила. — Что такого? Я хочу к Султану! Вот как ей удалось его завлечь?
— Вы всё об одном! Но, знаете, не к султану, а к шехзаде. Хандан-султан тогда была, что скрывать, симпатичная: худенькая да глаза в пол-лица, голубые, сама скромность, её никто и не знал, а Султан заметил, когда к матери шёл, приказал, само собой, к себе её вечером позвать.
— И что? Повелитель любил её?
— Повелитель, признаюсь вам, никого не любил. Он к фавориткам не тяготел, а Хандан, один Аллах ведает почему, быстро ему надоела.
— Ну, а Валиде что? Расстроилась?
— Кто ж её разберёт. Она вечно несчастная какая-то была, печальная-печальная ходила, чуть не плакала. Но к Султану она не рвалась, как Халиме. Та уж всеми правдами и неправдами к покойному попадала.
— А она очень красивая была в молодости? — следующий вопрос не заставил себя долго ждать.
— Ух, спасибо, дорогие! — шутливо буркнула калфа. — Так и рассказывай вам что-нибудь — старухой обзовете. А вообще, такой же она была, только щёки наела не так давно.
— Щёки — не беда; для своего возраста она просто красавица писаная, стройная, — Хандан постаралась запомнить голос своей сторонницы.
— Тощая она, а не стройная. То-то она Султану и не приглянулась, потому что никто не любит на костях лежать.
— Ты, свинья жирная, не считай это красивым, — девушки расхохотались, устыдив выступившую против Валиде.
— Щедрая у нас Госпожа, что ни говори, дарит нам всякие безделушки сундуками. С Сафие-султан так не было.
— Да если б не подарки, не стерпела бы я этого отвратительного выражения на её лице: я — Валиде-султан, повелительница мира. Хотя ни опыта у неё нет, ни головы на плечах — один только титул. И гарем ей, как пятое колесо на телеге.
— Она каждый день это выказывает: «фу, гарем, фу, наложницы, фу, что-нибудь делать».
Девушки дружно и очень звонко захохотали, среди общего хора выделялся клокочущий глухой смех калфы.
— А два её ансамбля несчастных? Один для повелителя, другой для гостей! Ужас!
— Настоящий ужас — Дениз! Меня всю трясёт от неё. Страшная женщина!
— Да какая из неё женщина! Но Валиде на её фоне удачно смотрится, что ни говори.
— Рядом с ней и Хаджи-ага — милая девочка.
— Ах, девушки, засиделась я с вами, — Джаннет явно засобиралась уходить, — и вам тоже пора заняться делами, а не языками молоть.
Хандан, всё прошлое время старательно вслушивавшаяся в разговор, подскочила. Быстро встала и завернула за угол, где уже никто бы не отследил её передвижений. Бесспорно, подслушивать — одно из самых, пусть и немного обидных, занятий, способных умаслить женскую душу. Плохого ничего о себе Валиде не услышала, разве что немного правды, и это было замечательно, поскольку все старания потихоньку окупались.
========== Последний шанс ==========
Солнце стояло в зените, по-летнему жестоко вытягивая влагу из всего живого, что имело неосторожность находиться на бренной земле. Хандан выставляла ему своё и без того неравномерно обгоревшее лицо, которое отказывалась мазать какими-либо кремами, способными поправить ситуацию. Она себе не нравилась внутри, и потому очень мало беспокоилась о наружности, даже более — ей хотелось сделать её неприятной, ровно такой, чтобы она соответствовала её состоянию. Но солнечные ожоги не достаточно портили общую картину, только прибавляя коже здоровый смугловатый цвет и оставляя приятный румянец на щеках. Если присмотреться, можно было бы заметить пятна, но вокруг Валиде-султан не было людей, за исключением Айгуль, приглядывавшихся к её внешнему виду, уж Хандан об этом позаботилась.
Почти месяц она безвылазно сидела в покоях, сославшись на тяжелейшее недомогание, одновременно занимаясь уничтожением всех писем Дервиша. Он потерял своё драгоценное право быть к приближённым Валиде, Хандан свято верила, что навсегда, между тем иногда прокручивая возможные разговоры. Они всегда кончались странно, а потому принимали всё новые интересные обороты.
Мечты, однако, оставались мечтами, пока Хандан иронично для себя занялась гаремом, как все мужчины её жизни и хотели. Всё это очень скоро ей наскучило, и вот Хандан третий день жгла себя на солнце в саду, наказывая себя за совершенный грех, виновной в котором себя определённо не считала. Что полагал Дервиш, она знать тоже не хотела.
Ветра не было, дышать было нечем. Словно рыба, Хандан плыла во влажном тяжелом воздухе, провонявшим остальным «нищенским» Стамбулом. Тонкое шёлковое платье намертво приклеилась к её рукам и неприятно отлипало на каждом шаге от ног, привычно холодные украшения были горячи, как никогда прежде. От жары у Валиде кружилась голова, но забытье было приятно её уставшему разуму.
— Паша, — устало произнесли служаки за спиной своей «безумной» хозяйки, истязавшей не только себя, но и их.
— Валиде-султан, — Дервиш уже стоял перед ней, пылая здоровьем и бодростью в непривычно светлых одеждах.
— Дервиш, — Хандан скривила губы и показательно отвела взгляд в другую сторону. «Не стану с ним говорить», — твёрдо решила она, чувствуя, как нарастает желание посмотреть на его реакцию.
— Госпожа, вы были нездоровы? — его спокойный насмешливый голос выражал полное отсутствие сожалений, скорее даже самодовольство, доведённое до абсурда.
— Да, — Хандан не отступала от цели.
— Вижу, вам и сейчас нехорошо, иначе, как объяснить такую немногословность?
Она перевела на него налитые праведным гневом глаза. Дервиш выглядел довольным хищником, что наконец придушил упрямую дичь: усталым, но счастливым. Он совершено точно не мучился своим поступком.
Хандан только поморщилась не то на него, не то от отвратительной вони. Паша заметил её знак неодобрения и по-лисьему растянулся в мерзкой ухмылочке.
— Мне бы очень хотелось вас увидеть в жемчужном павильоне сегодня, Госпожа, — Дервиш выдержал необходимую паузу, не переставая улыбаться, — чтобы поговорить об одном важном деле.
Хандан захотелось высказаться, излить на пашу весь накопленный яд, но на глаза ей попался отвратительно зелёный куст, такой же однообразный, как и всё вокруг, словно её жизнь, но на нем красовался единственный поздний жёлтый цветок, маленький, склонившийся без от солнца. «Может, Дервиш принесёт мне счастье? Раньше я так ждала встреч с ним, а теперь…» Ей хватило лишь лёгкого ощущения того, что паша на неё нежно смотрит, чтобы смягчиться. «Спросить бы, что он мне писал». Жёлтый цветочек снова сверкнул ей своей свежестью, больше на кусте не появится другого, последний шанс.
