— И всё же, Валиде, скажите. Должно быть, мысль ваша касается меня.

— Да, ты прав. Я только, — трудно было подобрать подходящие слова, — Ахмед был маленький — ты питал ко мне чувства, он вырос — ты сумел их сохранить. Столько лет ты нёс в себе эту ношу и скрывал ото всех свои рвения. Как ты вынес эту муку, Дервиш? Если твоя… твои чувства так сильны.

— Всё несколько сложнее, чем я вам имел неосторожность преподнести. Я был не до конца честен, и, может, вы обманулись, Госпожа.

Зверский холод, исходящий от паши, заставил Хандан сжаться. Он был сосредоточен.

— В чём же вы меня обманули? Неужели не было с вашей стороны симпатии ко мне? — она не на шутку испугалась, услышав его речь. «И его я жалела? Лжец!»

— Нет, Госпожа. Я не врал, но и полностью честен не был. Вы сами подумайте, как я мог любить вас тогда? Милое лицо — отнюдь не всё, что требует моё сердце. Но вы были красивы до безумия и бесконечно несчастны: большего я не знал. Я полюбил образ, Госпожа. Я создал его себе сам и полюбил. Всем нужно к чему-то тяготеть и что-то беречь. У многих есть семья — у меня её не было, в религии я не мог обрести покой, верно служить падишаху — тоже малое удовольствие…

Дервиш властно приостановил свою речь, и посмотрел на Хандан, жаждущую услышать продолжение в мельчайших подробностях.

— Тогда я встретил вас. Такую же одинокую и несчастную. Вами совсем никто не дорожил. Вы были вечно напуганы, вечно в слезах, красивы до ужаса. Я знал много женщин, но никого, кто мог бы сравниться с вами. Я полюбил вас. Ваш образ. Но я не мог прикипеть к вам, потому что совсем не знал вашу душу. Мы почти не говорили. Только теперь я понемногу начинаю разбираться в том, кто вы такая…

Хандан больно укололо в сердце, в самое нутро, куда прежде дотягивались только руки Ахмеда. Ей стало до ужаса обидно. Но Хандан больше не будет плакать из-за своего раба.

— Ну, и что же, — она напрасно старалась выглядеть незаинтересованной, — испытываете ли вы те же чувства ко мне «настоящей»?

— Я предпочёл бы не отвечать на этот вопрос, Валиде? — Дервиш хитро прищурился.

— Тогда ответ будет засчитан за «нет», — она взбесилась. «Будет он ещё изворачиваться передо мной». — А там вини себя.

— Тогда «нет», Госпожа. Но скажите мне, какая вам разница?

«Что ещё значит «нет»? Как это возможно? Что за игра?»

— Никакой. Убедиться хотела, — но разница была огромная, настолько, что Дервиш рисковал получить пощёчину у всех на виду.

Её ударило молнией озарения: «Обещал, что намеков не будет. Вот их и нет. «Нет» Как узнать наверняка?» Хандан мысленно засуетилась, пытаясь подыскать способ разговорить его, вернее, произнести одну нужную фразу, но резко успокоилась. Любит. Сомнений не было.

Позже она с отвращением к себе вспомнила этот разговор. Прогоняя каждую фразу в голове, Хандан начала больше обращать внимание не на содержание, а на эмоции паши. Стало совершенно ясно: Дервиш убедился в том, что он победил. С её стороны возникли настоящие чувства, которые она имела неосторожность показать. Впрочем, он и так всё уже знал.

Ахмед с деловым видом изучал какой-то свиток, Хандан могла догадаться, что это новости с южной границы, о которых говорил Дервиш, но вариантов было куда больше.

— Простите, Валиде, я должен был закончить, — Ахмед отложил бумажку и неспешно подошёл к ней.

— Я понимаю, Лев мой. Ты давно не заходил, я решила проведать тебя, — Хандан просияла от благостного настроя сына, такого редкого в последнее время. — Осман скучает.

При одном упоминании об Османе синяк от палки на бедре незамедлительно дал о себе знать. «Чертов Дервиш!»

— Я тоже скучаю, как Кёсем, моя путеводная звезда, себя чувствует?

— Сияет, — она постаралась звучать мягко, но вышло пренебрежительно.

— Валиде, я прошу вас полюбить Кёсем уже очень и очень давно. Она вас полюбила всем сердцем.

«Рассказывай мне тут!»

— Я уже давно люблю её, — Хандан сама себе не поверила. — Как твои дела?

— На южной границе неспокойно, отвоеванные территории трудно удержать, — Ахмед говорил не с ней, но Хандан была в курсе, о чем речь.

— И что думаешь делать?

— Отправлю карательный отряд, чтобы неверные больше не покушались на то, что отныне принадлежит Османам, — Ахмед многозначительно посмотрел на Хандан, которой, по его мнению, не должна быть интересна политика. Отчасти, он был прав.

— Не лучше ли установить там регулярную власть? — она задумчиво приподняла бровь, так, словно не сказала ничего важного.

Ахмед ласково улыбнулся, наклоняя голову, уподобляясь матери.

— Что за фокус, Валиде, вижу вас, а слышу Дервиша-пашу?

— Ахмед…

— Нет, Валиде, послушайте, — он был мягок, но лучше бы кричал. Полное отсутствие эмоций указывало на глубокое разочарование, а может, и безразличие. — Мне интересно, как вы позволили вовлечь себя в его интриги. Зачем вы стали его глашатаем? Или вы ему нашёптываете?

— Ахмед, всё обстоит совсем не так. Я переживаю, и Дервиш…

— С Дервишем я сам разберусь, — он не дал ей договорить. — Я спрашиваю с вас.

— Ахмед, я просто пытаюсь помочь тебе.

— И поэтому сговорились с пашой тянуть меня в одну сторону, — Ахмед усмехнулся.

— Это же лучше, чем в разные? — Хандан моляще посмотрела на сына. — Ты поступаешь по своему усмотрению, у тебя много советников, и не всем из них я доверяю. За Дервиша же я готова поручиться.

— Я очень высоко ценю Дервиша и уверяю, он не нуждается в поддержке, а вас я попрошу заниматься гаремом.

— Ахмед…

— И только.

— Хорошо, Лев мой, — лучше бы он голос сорвал от крика, искусственная ласковость только нагоняла чувство вины.

Так просто и мягко он указал ей на её место. Хандан не могла сердиться на него, потому что воля Повелителя не обсуждается, особенно, когда он не просит чего-то сверхъестественного. «Как мне теперь общаться с Дервишем? Хотя нет. Это можно, как и раньше. Просто сыну ничего не буду говорить».

— Валиде, вы меня услышали? Не вынуждайте меня принимать меры.

— Какие меры, Ахмед? — она по наивности решила, что разговор окончен. — Что я сделала?

— Хватит, Валиде! — Ахмед поднял руку. — Я всё сказал.

— Ахмед, за что ты так со мной? Я же всё ради тебя… — немедленно выступившие слезы начали душить её.

— Ради меня, займитесь гаремом, — он сухо поцеловал её руку.

Хандан провела весь оставшийся день, наблюдая за танцами от скуки собранного ей ансамбля. Девушки двигались синхронно и плавно — скоро можно было бы показать их Повелителю. Ремонт тоже шёл неплохо: цвет стен поменяли трижды и он крайне напоминал изначальный, в результате чего его снова было решено сменить.

Заниматься гаремом. Словно она этого не делала? Ахмед обидел её. У Хандан не было права голоса. Или же он считал, что хозяйничать в гареме — мечта каждой женщины? Кому нужен этот гарем? Точно не Хандан. Ей, конечно, нравилось видеть вечно кланяющихся служанок, но в остальном… Ежедневно выбирать девушку для Ахмеда, если он не выразил какое-либо особое пожелание. Или же ещё лучше, подсчитывать финансы! Даже сверять их было смерти подобно: цифры, цифры, Хандан хоть и наловчилась складывать и вычитать их довольно быстро, но отвращение не пропало. Отсылать подарки важным госпожам — спорное удовольствие, отвечать на просьбы — тоже. Политика прельщала своим разнообразием, но оттуда её безжалостно турнули, пусть и не полностью.

К вечеру к ней присоединилась Махфируз, притащив с собой Османа.

— Валиде, — девушка необычно низко поклонилась.

— Да, Махфируз, — Хандан заметила меч у шехзаде в руках. — Ради Аллаха, забери у него эту ужасную палку.

— С подарком Дервиша Осман не расстаётся, — фаворитка султана присела, — сынок, сходи к няне, поиграй, иди.

— Вади, — протянул Осман, указывая пальчиком на Хандан. — Вади!

Нехотя Осман подчинился.

— Не дается ему произношение «Валиде», я учу и учу, но всё без толку. «Махфируз» уже выговаривает легко, а тут.