— Клянётесь? — Дервиш, кажется, немного остывал, но дым от него всё ещё шёл клубами.

Он заглянул ей в глаза, и отошёл ко столу. Изогнувшись над бумагами, паша будто старался отыскать нечто важное. Хандан последовала за ним.

— Дервиш, я ничего не знала и не хотела с Махфирузе, она же мать Османа, я не способна на такое, Дервиш, поверьте мне.

— Хотел бы верить. Чёрт с ним, верю, но в остальном, вы не оправданы.

— Я и не оправдываюсь, — Хандан, чувствовала, что нащупала верную почву. Преодолевая страх, она старалась защититься. — После того, что случилось, я лишь пыталась сохранить своё…

Дервиш резко смёл со стола то, что невольно оказалось на пути его руки. Он снова горел, даже сильнее прежнего.

— Мы же договаривались об откровенности, либо же это условие распространяется только на меня, Валиде-султан. После того, что случилось? Что же случилось?

«Неужели он знает?» — мелькнуло в голове у Хандан. Она забыла, как дышать. «Невозможно».

— Да, Валиде, вижу вы удивлены. Не думали, что мне известен ваш секрет. Вы обманули меня, жестоко обманули. Вы не представляете, как больно мне было это слышать. Слава Аллаху, не долго я жил в неведении, иначе бы не выдержал.

— Как вы можете…

— Могу, Валиде. Вы допустили огромную оплошность, не навестив лекаршу, дабы избавиться от… возможных последствий такого рода преступлений. На слишком весёлое расположение вашего духа я мог закрыть глаза и закрывал, потому что безоговорочно верил… я верил вам! Но, как женщина из гарема, вы не могли не подумать о последствиях. Какая женщина не задумалась бы, если даже я припомнил? Та, что слишком радовалась своей лжи, чтобы заметить хоть что-нибудь.

— Почему вы не сказали? — Хандан уже не чувствовала страха, вообще ничего. Самое ужасное случилось.

— Потому что вы умудрились втянуть в свою грязь нашего падишаха, а я всё же полагаю, что существует единственная правда в мире — мысли нашего повелителя, — он заметно смягчился. — Я жалел вас, потому что, если в ложь легко поверить, значит не сильно отличается она от правды. Я жалел вас, ужасно жалел, но игры, учинённые вами после, перечёркивают любое добро. Как вы могли так играть со мной? Зачем, Валиде? Неужели власть так дорога? Я вам её дам, только скажите…

Хандан медленно присела на тахту, приводя смешавшиеся мысли в порядок, ей хотелось заплакать, но слёз не было. Искорка праведного гнева Дервиша проскочила в её голове. Разгорелась, и всё внутри полыхнуло.

— Если говорить откровенно, — сухо протянула она, — ты сам во всём виноват. Всё было хорошо, пока ты не признался мне в любви. Всё было бы хорошо, если бы ты удержался. Но ты не захотел… Любовь… Ты уберёг меня от смерти сына, я всегда буду благодарна, всегда, но взамен ты забрал мою жизнь, ты не понимаешь. Нас обоих задушат, когда узнают. Мой Лев и задушит. Мои секреты отвратительны, но нас не лишат жизней из-за них, а за твои… Я же твоя соучастница… Если б я была умней, сама бы умоляла убить падишаха.

Хандан блеснула усталыми глазами, перевела их на кольцо, провалившись в искрящиеся грани камня.

— Ты не понимаешь, Дервиш… Я мучила тебя, ты мучил меня, пока я не примирилась с твоим признанием,и … сама … не … Почему не Халиме? Чем она хуже? Умна, красива, разве нет? Она плясала бы от радости, узнав, что ты влюблен в неё, но нет, я… Я всегда буду обязана тебе. Ты сам во всем виноват, слышишь? Надо было выбрать другую женщину «пусть даже ту, что ты навещаешь».

Хандан долго молча рассматривала камень: центральная грань крупна, затем мелкие пятиугольнички с равными боковыми ребрами, треугольники, остальное скрывала оправа. Живот болел. Душа болела.

— Я не виню тебя, Дервиш. Без Ахмеда ничего бы не имело смысла. Ты нужен мне, — она слегка улыбнулась. — Хорошо, что ты знаешь, так гораздо легче, груз с плеч.

— Вы не виноваты в моих грехах, Валиде, — Дервиш не смотрел на неё, всячески избегая контакта с глазами.

— Разве? Посмотри на меня и скажи, что я не виновата. Я хочу власти, к чёрту гарем и политику, хочу власти над тобой, хочу её, дай мне её, ты сказал попросить, я прошу. Не хочу больше гадать, где ты ходишь и с кем говоришь, подслушивать и врать. Ты столько лет летал высоко надо мной, снизойди.

Дервиш собрался с силами и перевел взгляд на неё, видимо обескураженный просьбой Валиде. Он оценивающе пробежался глазами по лицу любимой женщины, видимо, в первые в жизни не зная, как поступить.

Хандан встала. Живот всё ещё болел. Подступилась ближе. В его звериных глазах все ещё читалось недоверие и злоба, а она и сама ощущала себя хищницей. «Пусть весь мир боится тебя, Дервиш, я больше не стану робеть». Наверное, разоблачение и усталость дурно сказались на её поведении. «Как ты смеешь, Дервиш, я Валиде-султан», — он не забыл и не простил. Хандан тоже держала всё в памяти, потому что знала, в какую яму сейчас провалится, если не придумает, как спастись.

Дервиш мягко провел по её лицу той же самой горячей рукой, что однажды касалась её. Он шагнул вперёд. Был так близко. Дервиш взял её за руку, за платье, нежно. Но Хандан по привычке дернулась и вырвала её. Снова испугалась. Только теперь это был настоящий ужас. «Что я делаю? Меня задушат! Дай ему понять, что хочешь уйти, спасись».

Но она сама в беспамятстве протянула к Дервишу руки, потому что хотела оказаться в его объятьях. Дальше она запомнила только поцелуй. Настоящий. Не в руку. Она запомнила его теплое дыхание, губы, немного грубоватые, но приятные. Чужие.

Она не помнила, как шла за Дениз и как вышла из его покоев. Вырвалась или улыбнулась после? Может, всё сразу. Он что-то сказал. Что? Вроде бы, пытался успокоить. Помнила, как вытерла слёзы, чтобы Дениз ничего не поняла. И шла. Коридор.

Её всю трясло. «Теперь меня точно задушат. Дервиш. Меня же нельзя целовать, на меня смотреть нельзя». Слёзы сами лились из глаз. Почти животный страх терзал её. Вот он — конец.

Комментарий к Бутылка горести

Вот появилась и ещё одна глава. За неё хочу поблагодарить свою “могучую кучку” читателей. Если бы не ваши отзывы, боюсь, уже давно не появилось бы ни строчки. Спасибо огромное за пддержку! Люблю вас!

========== Когда не остаётся слёз ==========

Просыпаться для Хандан было куда более отвратительно, нежели засыпать. От слёз лицо опухло настолько, что лекарша с испугу сварила травяное зелье, на удивление приятное на вкус. Надо было позавтракать мерзкой кашей на водяной основе и запить пиршество весьма дурно пахнущей жижей, ожидавшей своего череда на краю стола. А до тех пор Хандан давилась кашей под наблюдением Дениз.

— Госпожа, — пиратка с наигранной заботой обратилась к хозяйке, — запивали бы вы хоть. А, Госпожа.

— Ещё раз назовёшь меня госпожой — отрежу тебе язык, — буркнула в ответ Хандан, одарив подругу ледяным взглядом. — Хотя нет. Лучше заставлю тебя до конца дней выпивать настойку на завтрак, обед и ужин. Так ты сама язык себе откусишь, чтобы только вкуса не чувствовать.

— Слава Аллаху, Госпожа, язвишь — значит, здорова.

— И бодра, как никогда, как же. Не могу больше есть эту гадость, сил моих нет!

На крик отчаяния Дениз Хурра только легко закинула ногу на ногу, тут же облокотившись на спинку. Пиратка побледнела за зиму, проведенную в стенах дворца, но воинственность определенно не утратила.

— Ну, что, Хандан? Когда едем в Старый Дворец к любимой Махфируз?

— С чего ты взяла, Дениз, что мы собираемся в Старый Дворец? — Хандан побаивалась дальнейших действий Дервиша, а потому напряглась всем усталым телом. Боль в животе незамедлительно дала о себе знать.

— Чего тут гадать, — пиратка растянулась в свойственной ей ухмылочке на одну сторону. — К Дервишу ты вчера ходила, там вы повздорили, аж полетела утварь на пол, слёзы не я вытирала, да и рыдала всю ночь не я, а ты, Госпожа Султанша.

— Как поссорились, так и примирились, дело обычное.

— То есть в Османской Империи принято, чтобы ночью женщина из «священного» гарема к Великому Визирю ввалилась в личные покои, где потом вещицы разлетались во все стороны?