— Говорит, просила, а вы слушать не стали.

— Да, помню, забыла совсем.

Хандан с неудовольствием вспомнила день, когда «не стала слушать». День, когда она переживала «предательство» Дервиша и совершенно точно не способна была внять чьим-то просьбам.

— Сама она решилась на подобное? — Хандан собралась с мыслями, мгновенно улетевшими к паше.

— Да, утверждает, что да. Конечно, без Халиме не обошлось, но то факт недоказуемый. Не помогла, так науськала, змея.

— Ладно-ладно. Что с ней сейчас?

— В покоях закрыли, ждём вашего распоряжения. Махфирузе просит вас лично выслушать её.

— О последнем речи не идёт, видеть её не хочу. Решила моё место занять. Вышлите сегодня же в Старый Дворец с одной служанкой, пусть сидит в маленькой комнате, как в тюрьме, до возвращения моего сына. Она — мать шехзаде, только падишах может решать её судьбу, — кашель вновь прервал Хандан. — Никаких просьб от неё слышать не желаю. Хаджи-ага, ступай распорядись, Дениз, останься.

Хандан долго пыталась выровнять сбившееся дыхание, за одно и потушив взрывающуюся лаву эмоций внутри. «Махфирузе, как?» — всё думала она по ходу, припоминая симпатичное лицо наложницы. Она возлагала на девушку такие надежды, а теперь все рухнуло в один миг, не оставив пепла. «Убить». Было хуже всего прочего, потому что, как оказалось, умертвить человека очень легко, достаточно горстки яда. Дервиш отравил падишаха, и нечто подобное застало саму Валиде-султан.

— Дениз, сходи к Дервишу, скажи, что я очнулась, слышишь. Пусть придёт, — не смотря на всю прошлую холодность, Хандан жаждала встретиться с пашой более всего в мире. Он смог бы подобрать верные слова успокоения для неё.

— Хорошо, Валиде. Сделаю всё в лучшем виде.

Пиратка лукаво улыбнулась и бойко вынырнула из полумрака пещеры Хандан в коридор, где по обыкновению горели факелы. Сладостное предвкушение встречи исцеляло лучше неприятной жижи.

Но Дервиш только выразил на словах радость по поводу выздоровления Хандан через Дениз. Он не пришел. Ни в тот вечер. Ни в последующие дни.

Хандан, погруженная в великую грусть, перебирала сверкающие украшения. Прозрачные камни приятно холодили руки и разум. Дервиш несколько раз справлялся о её здоровье, но через Хаджи-агу, как того и требовали правила приличия. Живот всё ещё побаливал при каждом неловком движении, а ела она через силу безвкусные каши.

— Дениз, — тяжко обратилась она к Дениз, играющей золотой монеткой.

— Госпожа.

— Проведи меня к Дервишу, я прекрасно понимаю, что не стоит мне идти к нему в покои, но по-другому не могу, не вынесу.

— Когда же ты успела так воспылать глубоким чувством, Госпожа? Отдохни. Всё потом глупостью покажется.

— Я, может быть, первый раз в жизни нуждаюсь в нём, мне страшно, Дениз, страшно, — Хандан резко встала, переходя на крик. — Его обязанность — защищать меня как Валиде-султан, я мать падишаха Османской Империи!

Она осеклась, сделала нервный круг по покоям. Каждый шаг причинял боль, распыляющую гнев Хандан. Вся её кожа пылала от кончиков пальцев рук да самой макушки.

— Я Валиде-султан, как он смеет ставить свои оскорблённые чувства выше моего блага, — проговорила она шёпотом быстро и жёстко, словно отбивая ритм. Снова осеклась. И расплакалась.

— Госпожа, — Дениз обняла её и усадила, словно куклу, на диванчик. — Вы устали. Сами хоть себя не мучьте.

— Меня отравили, Дениз, отравили. Неудачно, непродуманно, глупо. Мне всё равно, что будет с Махфирузе. Всё равно. Это не важно. Я не хочу даже мстить. Но меня отравили. Я могла умереть. Всё бы кончилось. Мне страшно. Я боюсь есть и пить. Я… всего боюсь.

Хандан ещё долго плакала после, а затем успокоилась, перестала застывать от каждой мелькающей тени. Жизнь возвращалась в привычное русло: она обругала служанок, сцепилась с Халиме, изображала трепет и любовь к шехзаде, к которым месяц от месяца остывала. Но неведомая силы упрашивала её пойти к Дервишу. Разум, не слишком долго сопротивляясь, поддался искушению.

В сопровождении Дениз Хандан зашла в обширные покои Дервиша. Комната была пустой, поэтому казалась похожей на комод, разноображенный двумя симметричными каминами.

Паша нехотя отложил бумаги, и, казалось, совсем не удивился «неожиданному» визиту Валиде-султан. Дениз сразу же проследовала на балкон, откуда по договорённости перешла в соседние покои.

— Валиде-султан, — Дервиш сложил руки и покорно поклонился.

— Оставь лишние условности, Дервиш. Я пришла не для того, чтобы ты передо мной кланялся.

— У вас ко мне какое-то дело, Госпожа. Я собирался посвятить сегодняшний вечер работе.

— И у тебя не найдется лишней минуты для Валиде-султан? — Хандан ехидно улыбнулась, не сводя глаз с лица паши. — Впрочем, не важно.

— Конечно, время есть. Если вы пришли поговорить о судьбе Махфирузе, то смею вас заверить, что…

— Я не хочу говорить ни о Махфирузе, ни о произошедшем в принципе, это дело решённое. Забудем. Мне бы очень хотелось знать, почему вы не захотели узнать о моём самочувствии после, Дервиш.

— Мне докладывали всё в подробностях, Госпожа. Вашей жизни ничего не угрожало.

— Ты хочешь сказать, что твоей вины в случившемся нет? Подумай, Дервиш, мой сын доверил тебе сохранить меня и гарем, вместо чего Валиде-султан отравлена, а мать старшего шехзаде заперта в Старом Дворце. Ты не справился, Великий Визирь. Мне интересно, что скажет мой Лев, обнаружив Махфирузе в заточении.

— Я смиренно приму любое решение Повелителя.

— Ты вздумал издеваться надо мной, Дервиш? — Хандан мгновенно вскипела от скудных ответов паши. Сил её больше нет терпеть такое неподобающее обращение. — Я пришла узнать, почему ты не ослушался моего приказа и не пришел ко мне, когда я того просила? Говори начистоту в чём дело! Зачем мне любезности?! Отвечай!

— Желаете поговорить начистоту, Валиде-султан? — глаза Дервиша вспыхнули так, что Хандан невольно попятилась.

Он сделал решительный шаг навстречу ей. Застыл слишком близко. Хандан преодолела оцепенение, внезапно охватившее её целиком, и отстранилась. Дервиш был страшен. Не зря он смог достичь такого высокого положения во дворце. Люди старались не вставать у него на пути, потому что справедливо боялись его гнева. Боялась и Хандан.

— Что ж, Валиде-султан, я устал от ваших игр. Многое я мог понять и стерпеть, но теперь совсем не могу отследить смысл в ваших действиях. С меня довольно…

— Я не понимаю, Дервиш, совсем не понимаю вас…

— Не понимаете, так попытайтесь понять, — паша шептал, от чего его слова звучали только более устрашающе. — Вы Валиде-султан, я бы не осмелился сказать нечто подобное, если бы нас с вами не связывали несколько необычные отношения. Вы всё ещё хотите говорить прямо, Валиде?

Хандан молча кивнула, ожидая не меньше, чем конца света. Эти глаза. Почти звериные. Он никогда так не смотрел на неё.

— Тогда давайте прямо. Я стерпел, когда вы, приметив на пиратке схожие с собой раны, немедленно потащили её во дворец, всячески стараясь меня с ней сталкивать. Сносил ваши неоднозначные фразы касательно трагедии… Терпел недоверие, хотя только и делал, что доказывал вам свою преданность. Вы желали следить за мной, я простил. Думал, что простил. Но затем вы ни с того, ни с сего отказываетесь со мной говорить. А теперь вас отравили. И не кто-нибудь, а Махфирузе, мать старшего шехзаде, которая в случае чего станет Валиде-султан. Что ж, это стало невозможным после покушения на действующую Валиде. Ответ на вопрос о том, кто возьмёт на себя воспитание Османа, на мой взгляд, слишком прост.

Дервиш перевел дыхание, но не остановился.

— И это после того, как я гарантировал вам сохранение титула. Я мог бы понять, если бы вы обсудили все возможности со мной. И я прекрасно знал, что увижу или услышу, зайдя к вам. Очередную манипуляцию!

— Дервиш, клянусь, я ничего не планировала с Махфирузе, я клянусь, поверьте мне, клянусь, — Хандан пробивала дрожь, «права была Дениз, не надо было идти сюда».