Сабия только легонько улыбнулась на слова Хандан:

— Вы так беспокоитесь о шехзаде! У меня был старший брат, так моя мама к внукам и не подходила.

«Ах, глупенькая Сабия, если бы ты только могла представить, какая расплата нас ждёт за потерю хотя бы одного шехзаде» — только и вздохнула Хандан, покосившись на Мехмеда и подметив, что ненависть к Кёсем постепенно перерастала в неприязнь к её детям. Затем она перевела взгляд на Мустафу, и его она тоже выносила с огромным трудом, пусть он хоть был бы самым спокойным ребенком в мире. Отродье Халиме никогда не позволит Ахмеду править, не ожидая удара кинжала от многочисленных предателей.

— Почему, Сабия, ты одна за ними смотришь? — пустота всё это время смущала Хандан, — где остальные няни?

— Отошли, Госпожа, только что.

— На первый раз поверю — ещё такое повториться, передай отошедшим, что они отправятся в Старый Дворец.

Сабия только легонько поджала губы, видимо, представляя, как будет отчитывать тех, в чьем подчинении находилась так долго, всё же она — дочь паши.

Не желая оставаться среди шехзаде, Хандан решила пройтись по гарему, пока по коридорам не ползают наложницы, аги и служанки со своими мерзкими госпожами.

Мрамор, и правда, был прекрасен, когда его не портили снующие пёстрые силуэты. Зимой во дворце всегда было прохладно и душно, стены пахли терпкой гарью, затрудняющей дыханье. На балконе, опиравшись на массивные перила втягивала свежесть Халиме, устремлявшая хищный взгляд на город.

— Хандан, — приход Валиде не остался незамеченным. — Не спится?

— Я бы поспала ещё, но дел много, — Хандан сомкнула руки, стараясь казаться непринужденной.

— Лучше бы ты за моим шехзаде следила, а не шаталась по коридорам.

— За Мустафой приглядывают, не сомневайся, заботятся так же, как и об остальных, мы ничем его не обделяем.

— Если с ним что-то случиться, я обрушу на тебя небеса, я сотру тебя в пепел и развею прах над Босфором, я … — на лице Халиме блеснуло бешенство, давно скопившееся в ней и готовое выплеснуться из переполненной чаши.

— Я все это слышала, прибереги угрозы на потом, — Хандан только подняла руку. — Я думала позволить тебе видеться с сыном «Нет, конечно», но вижу, что погорячилась. Незачем тебе отравлять его душу.

— Я смолчу сегодня, но стоит Ахмеду вернуться в столицу, Кёсем расскажет о твоём самоуправстве.

— Пускай, «будто бы я не обдумала каждое слово», всё, всё, что я делаю, о чём думаю, чем дышу — во благо моего сына, падишаха Османской Империи, а вы устроили делёжку его власти! И я не стану больше выносить твоих выходок! Только посмей… и я брошу тебя в темницу, Халиме!

— Дервиш-паша не позволит, — Халиме была спокойна, словно Хандан вовсе не имела права голоса в гареме.

— Не слишком рассчитывай на поддержку Великого Визиря, с сыном тебя разлучили с его полного согласия.

На шум появилась Кёсем, сонная и растрёпанная, но в полной боевой готовности.

— Госпожа, — гречанка легко поклонилась, изображая покорность.

— Здравствуй, Кёсем, — хоть кто-то прекратил их распрю с Халиме, — Как твоё здоровье?

— Хорошо, только по сыну скучаю очень, — Кёсем не медлила с целью разговора, но и не грубила — далеко пойдёт, чего спорить.

— Сможешь с ним увидеться завтра, — Хандан кивнула рядом стоящей Халиме. — Шехзаде истосковался по тебе. Мне пора идти.

Хандан делала тысячный по счёту круг в своих покоях, провожая раз за разом полыхающий в камине огонь. Дениз заметно припозднилась вернуться со своей ежедневной прогулки. Три недели она ходила тенью за Дервишем-пашой, и все три недели Хандан по вечерам не могла отыскать покой. Перебирать камни она уже не порывалась — сидеть на месте было выше её сил.

За столь короткое время выяснилось немногое: Дервиш скучно жил. Корпус янычар, с десяток дворцов пашей, ровно два дома послов, рынок, лавка ростовщика — вот и все места, где он бывал за пределами Топкапы. Однако была одна улица, причин посещать которую у паши сыскать Хандан не смогла.

Двери наконец медленно отворились, явив за собой вытянутый тёмный силуэт.

— Слава Аллаху, — Хандан с облегчением выдохнула, — ну что, Дениз, узнала?

— Могла бы хоть притвориться, что ты озабочена моей судьбой, Госпожа, — пиратка скользнула на диванчик рядом с камином, — очень неприятно быть гонцом.

Хандан только продолжила испепелять Дениз требующим, жадным до информации взглядом.

— Ладно-ладно, сегодня ничего нового, паша заезжал к Махмуду-паше и на ту самую улицу ненадолго, Госпожа.

— Зачем ты мучаешь меня? Не верю я, что ты не смогла разузнать о том доме за целый месяц. Ты обещаешь, обещаешь, но раз за разом я не слышу новостей.

Дениз помедлила отвечать, оценивающее вглядываясь в лицо рассерженной Хандан.

— Госпожа, на той улице живёт женщина, молодая, почти красивая и одинокая, — Дениз по привычке ухмыльнулась, радуясь непониманию на лице своей хозяйки. — Ходит паша туда поздними вечерами, всегда быстро уходит. Живёт она одна и не бедствует, даже слуг держит. Остальное домыслите сами, Валиде-Султан.

— Не понимаю, объясни же толком, — при упоминании женщины, проводившей время с Дервишем, у Хандан закружилась голова, хотя она и не до конца осознала слова Дениз, странная тревога сковала ей тело. Глубоко внутри ей уже была ясна причина визитов паши.

— Госпожа, паши часто держат женщин такого рода, если не желают мараться в борделях, — пиратка изогнула густую бровь, — поэтому я и не сообщала так долго, зная ваше … особое… отношение к паше.

— Думать не смей, последний раз предупреждаю! — спросить, сколько времени провёл Дервиш с этой женщиной, теперь Хандан не могла, хотя и хотела.

— Бледная ты стала, Госпожа. Вы не подумайте чего, такие женщины обычное явление, чувства — чувствами, плоть — плотью.

«Будто бы от твоих слов мне легче», — Хандан бросило в нервную дрожь, и трудно было разобрать, хотела она забиться в истерике, долго смеяться или неподвижно сидеть. — Плоть? Предательство есть предательство, и нечего тут думать.»

— Хорошо, Дениз, я тобою довольна, — она отчаянно пыталась оставаться невозмутимой. — Теперь ты мне всё рассказала, более нужды следить за Дервишем нет. Можешь идти.

Хандан чувствовала себя жестоко обманутой и жалкой, совсем маленькой девочкой, наивной, глупой… И как могла она верить чувствам Дервиша, и как смеет теперь сомневаться в них из-за какой-то тенью между ними. Плоть — плотью. Почему же так больно думать о близости Дервиша с любой другой женщиной, когда сама она не готова предложить того же?

— Прогуляюсь, — Хандан резко встала, поправив жёсткую юбку, тянущую камнем назад.

Сделав шаг за пределы покоев, Хандан наткнулась на поджидавшую у выхода Валиде-Султан Махфируз.

— Госпожа, — жалобно начала та, но Хандан не в состоянии была услышать, — могу я увидеть Османа, я вся исстрадалась.

— Поговорим позже, Махфируз.

— Госпожа, прошу… — девушка почти взмолилась, сделав маленький шаг в сторону Султанши.

— Я сказала нет! Или ты хочешь спорить с Валиде-Султан?!

— Госпожа, так Кёсем уже с месяц видится со своим шехзаде, пожалуйста, я лишь сейчас молю вас.

— Отойди, Махфируз, мне не до тебя, — Хандан душили слёзы и гнев, а эта девчонка мешала ей выйти во двор.

— Валиде, я …

— Мне некогда тебя выслушивать!

Хандан почти что вылетела на балкон, где не было стен, решёток на окнах и всяких наглых наложниц.

«Мне вовсе нет дела до развлечений Дервиша, вот ещё! — Хандан ухмыльнулась трезвости своих рассуждений. — Султанши не беспокоятся о таких глупостях! Пусть поступает, как хочет. Да как он смеет…»

За первой слезой скатилась вторая, затем — третья, вот они уже текли ручьём, и нельзя было издать хоть один звук. Она пыталась убедить себя в безразличии к Дервишу, в своей холодности к высокомерному паше, но заместо этого вынуждена была признать, что нуждается в его любви и верности больше, чем в чьей либо ещё. И разве можно было подумать, что одно предсмертное признание приведёт Валиде-Султан на балкон, где самая могущественная женщина Османской Империи будет страдать из-за поступков своего никчёмного раба. Дервиш — даже не имя, прозвище, но, Аллах, для Хандан — это целый мир, прекрасный и пугающий.