Пробитое пулей плечо Дерека горело так, словно туда плеснули смолы из адских котлов, но, увы, волшебная сумочка Катрины осталась в доме его родителей. Пришлось довольствоваться стандартными аптечками и дожидаться врачей, вызванных оклемавшимся Питом.

Старки, кстати, отделался дешевле всех: дырок в нем, во всяком случае, не было. А от пары тумаков ещё никто не умирал. Ну, горло, ну, печень… ерунда.

Сейчас закончивший распоряжаться Пит был очень занят – наблюдал, как Катрина поглощает воду. Это была уже четвёртая бутылка.

После первой, насильно влитой в безвольно приоткрывшийся рот, от девушки натурально повалил пар. Ну, или так показалось мужчинам, кинувшимся спасать красотку, похоже, умиравшую у них на глазах. После второй бутылки на всех видимых частях тела выступили крупные капли пота. После третьей капли превратились в ручейки, стекающие по лицу, шее и рукам. Ручейки размывали грязь на щеках, оставляя светлые полосы. Грязь текла и с волос, перепачканных перед разговором с мэром, пятнала рубашку – там, где не было набитой смертоносным железом сбруи.

В целом Катрина Галлахер сейчас являла собой весьма занимательное зрелище. Но лицо приобрело нормальный оттенок, дыхание выровнялось, и Пит решил поговорить с ней, раз уж выдалась свободная минутка.

Для него сейчас работы не было. В сущности, Старки уже сделал всё, что от него зависело: вызвал ещё пару коптеров, расчистил дорогу для прибывающих полицейских, огородил место падения тела преступника и к свиньям собачьим разогнал подсуетившихся журналистов.

Как любой человек действия, Пит терпеть не мог пустомель. И искренне полагал, что свобода прессы заканчивается там, где начинается его свобода делать дело. Но вот именно сейчас дела не находилось, а ходить с умным видом, раздавая никому не нужные указания, он не любил. Потому что не умел.

В общем, поболтать с девчонкой было самое то, тем более что и повод имелся. Хороший такой повод, увесистый, по прикидкам Пита – фунта на полтора. Или даже два с половиной. Вот только где он, этот самый повод…

– Эээ… мисс… – начал он, подойдя, но девица, не открывая глаз, скорректировала:

– Катрина.

– Катрина, – не стал спорить Пит, – а почему вы…

– Ты.

– Почему ты не стреляла?

Правый глаз его собеседницы приоткрылся, и Старки чуть не отшатнулся: ещё полчаса назад этот глаз был карим. Теперь – голубым.

– А с чего ты взял, что мне было из чего стрелять?

– С того, что, если не из чего, значит, я не Пит Старки. А я – Пит Старки, стало быть, ствол у тебя есть. Я только никак не соображу, где, и меня это нервирует.

Теперь на Пита смотрели оба глаза. Левый так и остался карим, что успокаивало. Хотя и не слишком.

– Не нервничай, – с усмешкой, кривой, неожиданно очень мужской, посоветовала Катрина.

Её рука скользнула влево, к скрытому сбруей поясу, миг – и она уже держала пистолет, несомненный «хильдегард», только какой-то нестандартный, должно быть за счет слишком широкой рукояти. Кстати, держала Катрина ствол очень правильно, дулом вниз и от Пита. Щелчок, короткий лязг, обойма на ладони:

– Любуйся.

Старки принял обойму, выщелкнул патрон, вгляделся, и тихонько присвистнул.

– Вот именно, – кивнула девушка. – Прикинь: этот тип стоит на отбойнике, за ним – грузовики стеной. Я стреляю, пуля прошивает его насквозь и попадает – совершенно случайно! – в топливный элемент. А дальше…

Но Пит перебил ее:

– А дальше мы взлетаем до самых ангелов и долго объясняем им, что самоубиваться вовсе даже не собирались, просто так получилось. Понимаю. Молодец, сообразила.

Теперь усмешка была типично женской, усталой и немного грустной. Почти материнской:

– Не в соображениях дело. В кораблях и станциях быстро отучаешься хвататься за ствол. Кроме того, я – «клинок», а это… ммм… накладывает. Мы немного по-другому… не думаем даже, это что-то вроде рефлекса, понимаешь? Сначала – холодняк, огнестрел потом.

– «Клинок»? – хмыкнул подошедший Коул.

Его уже перевязали, рану обезболили, но Дерек всё равно пребывал в отвратительном настроении. И даже ведро патоки, вылитое на его уши мэром, поставленном в известность о благополучном завершении контртеррористической операции, не спасало положения.

– По-моему, есть ещё одно слово. Более походящее.

– Ага, – невозмутимо согласилась девушка. – Ты, надо полагать, имеешь в виду слово «убийца». И ты прав. Я умею и это тоже. Получше многих, кстати. А теперь…

Голос её вдруг стал угрожающе низким, а ночной воздух словно сгустился. Разноцветные глаза полыхнули лепреконовым золотом и окровавленной сталью.

– Теперь выключи «честного копа», включи простую «честность», и скажи: где бы мы были сейчас – все мы! – если бы я этого не умела.

Она помолчала, и тихо, утомлённо закончила:

– Чем трепаться попусту, нашёл бы мне лучше что-нибудь пожрать. Что угодно. Шоколадку, печенье… согласна даже на собачьи сухари. И побыстрее, пока я не начала бросаться на людей.

Сидя на остывшей дороге, уплетая пожертвованный кем-то из копов чёрствый пончик и запивая его водой из пятой по счету бутылки, Лана Дитц размышляла об убийстве.

Повод для этого дал ей Сэм Эдельштейн, заявивший, что знает «этого субчика». Ну, то есть, не то, чтобы именно знает, но вроде бы как раз на нём три дня назад помер Мерсер из «Райской птицы». Надо бы сводки проверить, но всё-таки есть ненулевая вероятность…

Приёмная дочь Конрада Дитца соврала Рису Хаузеру на Руби: она верила и в совпадения, и в случайности. Верила с того самого дня, когда отставной сержант-легионер решил прогуляться до озера, на берегу которого её убивали. Во что она не верила – так это в то, что в эскорт-агентстве «Райская птица» работало два человека по фамилии Мерсер. Не верила хотя бы потому, что по дороге на Аделаиду они с Рисом прошерстили всю доступную информацию об агентстве и его сотрудниках.

Что же мы имеем? А имеем мы то, что три – уже почти четыре – дня назад чуть не убили Риса Хаузера и вполне успешно убили того мужика, Диксона. А теперь ещё и Мерсер. Не говоря уже о почти удавшемся сегодня покушении на Риса.

Ни жизнь до удочерения, ни данное папой Конрадом воспитание, ни, тем более, служба в Галактическом Легионе по определению не могли внушить Лане уважение к святости человеческой жизни. Четырёхлетнее обучение под руководством полковника Горовица также не способствовало возникновению рефлексий. Но именно там, в школе, выпускавшей пользующихся жутковатой славой «горгон», ей объяснили, что основой действий разведчика – или, если угодно, агента под прикрытием – является целесообразность. И с этой точки зрения убийство далеко не всегда необходимо и оправданно.

Когда руководство консалтинговым агентством перешло в руки Ланы, она дала ему не только имя, но и девиз: «Аборт проблем». И уж где-где, а на Большом Шанхае это словосочетание не вызывало не только возмущения, но даже улыбки. Хороший консультант тем и отличается от плохого, что не даёт проблеме родиться. При условии, разумеется, что к нему обратились вовремя. Но даже в случае несвоевременного обращения убийства следовало избегать, потому что в подавляющем большинстве случаев убийство создаёт больше проблем, чем решает.

Это относится даже к пьяной поножовщине, пошедшему не по плану ограблению и тому, что полицейские высокопарно именуют «преступлением на почве страсти». Но в такой мелочёвке шанхайским консультантам не находилось места – разве что самым захудалым. Катрина Галлахер захудалой не была. Дела, которые начали поручать её (уже её!) агентству после того, как она вернулась из первого отпуска, не терпели суеты, публичности и шумихи, неизбежных при расследовании убийства.

Да, Лана умела убивать. Кроме того, иногда проблему нельзя было абортировать иным способом. Но при прочих равных капрал Дитц предпочитала обходиться без убийства. И, уж конечно, существовали ситуации, в которых убийство было прямо противопоказано по причине как многократного превышения издержек над результатом, так и полнейшей бесполезности. К числу таких ситуаций в школе «горгон» относили, в частности, убийство с целью нейтрализации информации.