– Спасибо, – говорю. – Я знаю, долго ещё, просто поезд рано приходит. Хотите бутерброд?

– Не, мне б зажигалку. Куришь? Моя сдохла, зараза.

– Не курю, но зажигалка есть. А можно я внутри на лавочке прилягу? – спрашиваю я, офигевая от своей наглости. – Не выспалась ужасно.

– Заходи, там под лестницей справа стулья мягкие, не проспи только.

Я выставила три стула в ряд и забралась на них, сунув рюкзак под голову. Было неудобно, но тихо и темно. Ощущение кино вокруг не отпускало. Какой всё же классный город – Москва. Люди такие приветливые. Не поступлю – буду к Алексу в гости приезжать, гулять будем… «Ага, на какие шиши? – тут же встряла Госпожа Критик. – Давай, будь достойна своего парня! И родители как обрадуются, что ты не совсем дура!»

Не будем пессимистами, Женечка, не будем. Но и губу раскатывать тоже не станем. Запасной вариант в виде родного филфака на крайний случай тоже есть. Не забыть бы про поселение в общагу! Блиин, а ведь никаких книжных, пока ордер не дадут. Вот бы соседки были классные!

Мне чудом удалось вырубиться минут на сорок, но над головой загудели голоса, а часы на руке оглушительно затикали. До экзамена оставался час.

Вот тут у меня начался жуткий мандраж. Я даже пожалела, что не курю. Наверное, надо всё же начать – говорят, успокаивает. Я вышла на улицу, солнце уже жарило вовсю. У факультета толпились абитуриенты, кто-то болтал, кто-то пытался успокоить родителей, которые, кажется, волновались больше вчерашних школьников. Многие были постарше; пацаны, наверное, после армии.

– Привет! – окликнула меня невысокая, крепкая, короткостриженая девица в чёрных джинсах и футболке с портретом Кобейна. – О, наш человек! Будет зажигалка?

– Будет! А у тебя сигарета? – решилась я.

– Найдётся, будешь ментоловую? – она протянула мне пачку «Норд Стар», у нас вся редакция такие курит. И зачастила: – Я, кстати, Грин, по цивилу Октябрина, а Грин погоняло, Зеленько моя фамилия, смешная, да? Хорошо, не Синько!

Она засмеялась и решительно, как парень, протянула руку, крепко пожала.

– Я с Поволжья, деревенская, манеры простые! Ты на дневное поступаешь? И я! Говорят, проходной балл будет 13. Вот свезло, да? Я думала, с медалью попроще будет, но тут МГУ, все с медалями, со всей страны. Я, представляешь, вчера в общаге с девкой из Южно-Сахалинска познакомилась! Она говорит – а я без обратного билета прилетела, самолёт семь тыщ стоит! Родители сказали: поступишь-не поступишь – оставайся, работай. Денег только к Новому году вышлем. Жесть, да? А ты откуда? В общаге будешь жить? Вписалась уже?

Я еле успевала вставить слово, а Грин продолжала, размахивая руками и тараща глаза:

– Там очередь на поселение – вообще трындец, мне две пуговицы оторвали. Давай к нам в комнату? У тебя фенечки прикольные, сама плетёшь? Там пока только я и ещё одна девчонка, Ленка, цивильная такая, из Питера – да вон она стоит. Нормальная, не смотри, что на таких каблах. Ле-ен! Иди к нам! Это Женя, знакомьтесь. Ну как? Нашла ручку запасную?

Подошла невысокая фигуристая девчонка в гипюровой блузке. Двумя пальцами отправила в мусорку половину тонкой сигареты, вынула из крошечной сумочки на цепочке салфетку и промокнула розовую помаду. Её русые волосы были забраны в высокий хвост, глаза филигранно подведены тонкими стрелками. Переступила с ноги на ногу, окинула меня долгим взглядом.

– Привет, Женя. Скажи, ты водку пьёшь?

– Нееет, – хмыкнула я.

– Тогда по рукам, давай к нам. А то вчера девки из соседней комнаты такой бордельеро устроили, ужас. Орали до четырёх, мужики какие-то к ним по балконам лазили, дым коромыслом всю ночь. Не дай Бог кого подселят такого. Покурили? Пойдёмте, что ли. Тебе, Женя, надо потом в профком зайти, чтобы поселили. Там сегодня очереди нет. Ты в первый раз? А в творческом где жила?

– Ага, в первый. А жила с матерью в гостинице, она по делам в Москве была. Так что общагу ещё не видела.

– А я во второй раз поступаю. Всё уже тут знаю. В прошлом году срезалась на английском, одного балла не хватило, – медленно проговорила Лена. – Я вообще-то на вечернее иду. В агентство Зайцева работать устроилась. Знаешь такое?

– Слышала, круто как. Прямо манекенщицей?

– Менеджером. А там посмотрим, – загадочно улыбнулась моя новая знакомая. – Ну, вы докурили, наконец? Пойдёмте внутрь.

От сигареты закружилась голова. Я постаралась чаще дышать и отхлебнула минералки. Надо привыкнуть. Так проще найти друзей.

По лестнице спустилась строгая женщина в очках. Взмахнула рукой:

– Абитуриенты, с сотых по трёхсотые номера! Проходим в двести первую аудиторию! Родители, все на выход, приходите через три с половиной часа! Абитуриенты, в двести первую, второй этаж, с сотых по трёхсотые номера! Через 20 минут закрываю дверь! Рассаживаемся! Пишем только на экзаменационных листах! Черновики тоже на листах! Всё ручкой, – карандаши, фломастеры оставляем. Сумки, рюкзаки тоже оставляем у входа. Пейджеры чтобы я не слышала тут, один писк – выходите из аудитории навсегда.

Через высокие тяжёлые двери я зашла в двести первую, в одной руке паспорт, в другой три ручки и бутылка воды. Пахло нагретой пылью. Окна под потолком плотно занавешены, только с краю пробился толстый луч. Он указывает мне место: люблю знаки, а это, конечно же, знак. Октябрина плюхнулась по соседству и подмигнула. Лена неспешно осмотрела ступенчатую аудиторию и устроилась на первом ряду, сложив перед собой руки и красиво выпрямив спину.

Сердце опять колотилось где-то в горле.

– Внимание, тишина. Сейчас будут объявлены темы сочинений. Не галдим. Всё будет написано на доске!

Стук сердца нарастал, эх, не надо было сигарету эту, во рту противно!.. И тут как обухом упали слова:

– …и третий вариант, по литературе XX века: «Тема Родины в поэзии Блока и Ахматовой».

Я закрыла глаза. Величественная Ахматова медленно проплыла мимо в тёмно-синем платье и показала толстый розовый язык. Никогда я её не любила.

***

Лена знала, что всё хорошее себе она заработает сама. Стоит грамотно и своевременно приложить усилия – и всё будет по-твоему. Может, не с первого раза, но обязательно. Она считала, что упрямство досталось ей от отца, потомка то ли финнов, то ли эстонцев, большого сероглазого человека-глыбы с вислыми седыми усами. Лена видела его только на старых чёрно-белых фотографиях, которые мать прятала в обувной коробке за шапками в шкафу. Ленка всем врала, что петербурженка: жили они с матерью, отчимом и противным младшим братом Валеркой в сером окраинном районе Архангельска. Мать действительно родила Ленку в Питере, училась там чему-то чертёжно-строительному и очень боялась возвращаться беременной от одноразового стройотрядовского романа. Ленкин дед Витя мог за такое и костылём побить, и матом обложить всем соседям на радость. Тихая бабушка Тома голоса не имела, только по ночам утешала сначала бестолковую Ленкину мать, а потом и саму Ленку. «Ничего, доченька, всё как-нибудь. Бог не Ермошка, видит немножко». В четырнадцать Ленка перестала надеяться на Господа, нытьём и угрозами выпросила у матери отцовский адрес и даже телефон. Таинственный отец, исправно присылавший алименты, подарки и дорогие конфеты по праздникам, нравился ей больше простецкого отчима Виталика, который крутил гайки на судоремонтном и любил повторять присказку про экономную экономику. Ленку совершенно не смущало, что отец не рвался её навестить. «Деда боится. Или не хочет мешать маминому счастью с дядь Виталиком», – просто решила Ленка, насмотревшись хлынувших тогда бразильских сериалов. И села писать отцу красивую открытку, которую полчаса выбирала в киоске «Союзпечати».

«Дорогой папа, пишет тебе дочь Лена. Как ты живёшь? Я почти ничего о тебе не знаю, но хотела бы узнать, если ты не против. Спасибо тебе большое за подарки, которые ты прислал, и особенно за джинсы с вышитыми цветами, тут ни у кого таких нет. Я уже в девятый класс перешла и начала думать о дальнейшей учёбе. Мама и дядя Виталик советуют поступать в педагогический институт или в медучилище, потому что это хорошая и нужная профессия для женщины. А я хотела бы стать телеведущей, чтобы рассказывать людям про погоду и новости, и я уже хожу в кружок юных тележурналистов, как ты думаешь, это хорошая идея?»