– Ты просто не хочешь со мной, так и скажи. Я вообще-то тебе очередное предложение сделал только что, а ты и ухом не повела. Другая бы до небес прыгала и уже трусы снимала.
Алекс зло закуривает, посылает спичку щелчком в газонную траву, отворачивается и пускает частые облака едкого дыма.
– Ты знаешь, я не верю в отношения на расстоянии. Если ты просто решила соскочить, так и скажи, не надо юлить. Ворон твой драгоценный не напрасно в Орле поступать собрался, мосты мостит, я же всё вижу. Красовался перед тобой голышом, полуэльф хренов.
– Ну что ты говоришь такое?
– Ну я же морду ему не набил? Нормально поговорили, про ролёвки, про то, про сё… Видишь, как я прогибаюсь? Пацаны смеются уже надо мной, а я тебе верю. Я же не запрещаю тебе с ним переписываться.
Сигарета заканчивается за пять затяжек, бычок Алекс тушит о подошву кроссовок и метко пуляет в водосток.
– Саш, я тебе целый год твержу, что мы просто друзья по переписке. Виделись вчера второй раз…
– Вот ты специально, да? Сашей меня только бабуля зовет, и мать. Ты знаешь, как я не люблю, когда ты…
– Эээ, бля, волосатые дебилы! – слышится из открытого окна подъезда дружный гогот.
– Лысые ничем не лучше, – не поворачивая головы, бросаю я и громко с раздражением вздыхаю. Ненавижу, когда Алекс начинает вот так на ровном месте заводиться.
Через секунду за спиной топот, и я внезапно получаю сильный удар по затылку и рушусь лицом вниз, неловко подставляя руки. Вокруг мельтешат чужие ноги в берцах, над ними лысые загривки. Пролетает спина в кожаной жилетке, на спину Алексу прыгают двое парней, он тоже падает.
– Чозанах??
Скиногопник в чёрных джинсах примеривается пнуть его в лицо, но Алекс по-каратэшному откатывается и вскакивает, дико озираясь:
– Вы охуели, бля? – и прёт вперёд, выставив кулаки и пригнув шею. – Девушку бить?!
У меня кружится голова и сердце колотится где-то в горле, драка происходит как в замедленном кино: вокруг топчутся, пихаясь плечами, четверо парней, нелепо подпрыгивают, пытаясь пнуть Алекса по голени, дёрнуть вниз и снова свалить. Я с трудом встаю из-под мечущихся ботинок, по дороге цепляя чью-то тёплую и вонючую ногу. Чувак падает как мусульманин в намаз, тут же вскакивает, хватает за косы, впивается ногтями в уши, я на секунду вижу совсем близко его серые безо всякого выражения глаза в розовых веках, хочу плюнуть ему в лицо. Гопник рывком впечатывает меня лицом в своё колено:
– Сука!
В голове звон, в носу, во рту кровь, в животе жгуче вскипает ярость. Чаще всего от боли я впадаю в ступор, но иногда – в берсеркерство. И тогда я не чувствую ударов, дерусь как мангуст, вцепляюсь зубами и не отпускаю, даже если бьют по голове… А потом всегда очень, очень стыдно. Последний такой приступ был два года назад, когда в летнем лагере один пацан обзывал моих сестрёнок глистами и спирохетами. Ух и всыпала я ему тогда, вырвала когтями кусок щеки и прилюдно стащила штаны и надавала поджопников. Весь отряд ржал. А потом он заревел и не знал куда глаза девать со стыда, а наша вожатая звонила моей матери и долго орала в трубку, что по мне детская комната милиции плачет…
– Э, э! Молодёжь! Что у вас там? – от гаражей бегут взрослые мужики, один в шортах и сланцах на босу ногу, второй, в расстёгнутой клетчатой рубашке, на ходу поддёргивает спадающие треники.
Гопников моментально сдувает, словно они провалились в театральный люк. Только хлопает дверь подъезда.
– Что тут у вас?
– Да вот, налетели вчетвером, девушку мою ударили… – Алекс щупает лицо. – Жень, что у тебя?
– Нормально, – я вытираю нос тыльной стороной ладони, на руке кровь, грязь и сопли.
– Да, девочка, херовато, я извиняюсь, выглядит твоё «нормально». Чё вы с этой шпаной не поделили? – мужик в трениках достает пачку «Примы», суёт папиросу в угол рта, предлагает товарищу и Алексу.
– Да хули, Коль, шкеты эти тут целыми днями сидят на лестнице, пиво сосут и до всех доёбываются. Я извиняюсь, девушка. Каникулы, хули. Раньше в пионерлагерь ездили, а сейчас развалили страну, бля…
– Да это у кого-то язык длинный, – Алекс закуривает предложенную примину, кивая на меня. Да, это я виновата, выпендрилась своим остроумием. – Ща я перекурю, мы пойдём. На колонке умоемся, да? Блин, Жень, сколько раз говорил, не сиди на асфальте! Есть у вас, мужики, монтировка? Пойду в подъезд, прибью их нахер.
– Ты бы, парень, девочку домой отвёл сначала, – поднимается с корточек мужик в шортах. – Монтировку мы тебе не дадим. Но там, обрати внимание, валяется черенок от лопаты.
Мужики прощаются с Алексом за руку и уходят в свой гараж.
Вода в колонке ледяная, я, умывшись, мочу бандану, прикладываю к распухшему носу и разбитым губам. Содранные ладони адски саднят, под кожу набился грязный песок.
– Дай погляжу, нос не сломали тебе? Зачем ты им вообще что-то говорила? О чём ты думала? Они же вообще без тормозов, убить могли. Придержала бы язык, уже б у Никона сидели, чай пили, блин. Попили, блин. Попели. Тут у вас вообще одни беспредельщики живут. Когда я жил с предками в республике, у нас никогда такого не было, чтоб идёшь с девушкой – и напали. Не по понятиям. Даже на вражеском районе: подойдут, за руку поздороваются, помним, мол, тебя, сука, заходи один.
– Ты рассказывал уже, – пытаюсь улыбаться.
Черенок от лопаты, торчащий из начатой коммунальщиками канавы, оказывается сломанным. Алекс отряхивает его от земли, примеривается.
– Пошли. Возьми вон, бутылка моя валяется. Может, «розочку» сделать? Стой, короче, тут. Если кто выскочит и залупаться начнёт, бей по чану.
Я ещё зла, но совершенно не представляю, как ударить человека по голове. Даже того, кто разбил мне лицо.
– Что, блин, пацифистка всё ещё? Добро должно быть с кулаками. Идём! Вставай!
Алекс колотит палкой в дверь подъезда.
– Алё! Выходите, уебаны! Кодовый, сука, замок. Таак, что тут, один-три, восемь – видишь, кнопки вдавлены!
Дверь, пиликнув, открывается.
– Саш! Ну нафиг, пойдём!
– Да чё «Саш!», чтоб меня тут пиздили каждый раз толпой, уроды эти? Сиди здесь, я сказал! Ээ, скины-ы! Выходите, пизды получите!
Подъезд воняет, темнота молчит.
– Э-эй, братшкё!
Алекс хищно разворачивается, но на крыльце стоит молодой плотный парень, казах или кыргыз, тянет руку:
– Ты этих скинхедов бить пошёл? Нас с братом позови, мы вон в этом доме живём. Они нас нерусскими ругали, прямо матом говорили, да? Мы их два раза бить ходили, очень понравилось!
Алекс и Никон чуть не до полуночи смаковали все подробности столкновений со скиногопниками за последние годы: то собирались по-пацански поговорить с районными старшаками, то планировали общий махач все на всех, то расписывали свои подвиги в прошлых сражениях. Мне было скучновато, но у Никоненко как раз зависла книжка «Электропрохладительный кислотный тест», в очередь на прочтение которой стояла вся тусовка, так что в компании «весёлых проказников» время пролетело незаметно.
Дома, конечно, снова влетело.
– Женя, какая Москва, ты у меня с печки на лавку поедешь, паршивка! Опять с парнями прошарахалась до полпервого, а мать должна не знаю что думать! Ты меня в гроб сведёшь! Всё, даже говорить с тобой не хочу, – хлопнула мама дверью спальни.
– Женёк, ну мать волнуется, ну нельзя так, ну позвонить было можно, наверное, а? Вон, весь корвалол выпила.
– Па, ну у Никона телефона нет, мы засиделись, а потом я уже бегом бежала, не стала из автомата звонить, думала, спите уже.
Папа сегодня был в хорошем настроении, смена выдалась спокойная. Он не орал, потрепал меня по волосам.
– А в МГУ… ну если так уж хочешь, попробуй, да. Денег с зарплаты дам немного. Прокатись, пусть тебе подарок будет к окончанию школы. Но особо не надейся, в Москве по блату всё, – он сунул в бороду «Золотую Яву», взял со стола полкружки чернющего растворимого кофе и ушёл курить на общий балкон.
Я чуть не взвыла от облегчения. Горел только торшер в коридоре, родители не заметили ни распухший нос, ни затекающую синевой скулу, ни разбитые губы. Как повезло, что очки не разбились, хороша бы я была на экзаменах со своими минус восемь! У Никона я пыталась замазать намечающийся фингал тоналкой «Балет», которую Лёха, поохав, нашёл в тумбочке у матери. Но ничего не вышло, на моей бледной физиономии густорозовый крем делал картину ещё мрачнее. Я достала из холодильника два кубика льда и приложила один под глаз, один к губе. От холода и стыда сводило что-то внутри, но зато не было больно. Когда с кубиков начало капать, я кинула их в раковину и пошла умываться. От волос ощутимо пахнет табаком и пылью. На цыпочках обхожу скрипучую доску в коридоре. Младшие сёстры ворочаются во сне, но не просыпаются. Ффух.
