Вот уже второй листок заканчивается, а я никак не могу начать про тот рассказ, что ты прислала в прошлом письме. Джинни, я простой человек (полуэльф, хаха) и не понимаю, сигнал это или просто твоё видЕние, как ты сама пишешь. Если ты хотела бы, чтобы так случилось, почему не дала мне ни намёка, ни полслова? Я всё ещё надеюсь поступить в Орле, и если поступлю, мне будет вдвойне горько, что ты уезжаешь… Я уважаю тебя и нашу дружбу и не хочу её потерять, если я перешёл черту, забудь эти строчки и пусть всё будет как раньше, хотя бы письмо в неделю, хорошо?.. Давай так, если ты приедешь после экзаменов одна, буду считать это зелёным сигналом. Или забудь, забудь.

Искренне твой, Ворон».

Получается, ради красного словца не пожалела доброго молодца. Чёртов долбаный рассказ, писательница выискалась, мастерица изящной словесности, где была голова и о чём думала…

Я никогда не задумывалась о природе нашей длинной двухлетней переписки. Познакомились мы по объявлению в каком-то молодёжном журнале, где была статья об объединениях толкиенистов и реконструкторов. Мне было пятнадцать, и помню, как страшно тогда обрадовалась, потому что даже не подозревала о существовании таких клубов. Под статьёй было несколько адресов с остроумными предложениями о знакомстве: «Ищем добровольцев в гномий хирд для поездки на Хоббитские игры», «Одинокий рыцарь познакомится с печальной дамой, до 16 лет, для романтической переписки. Мне тоже 16, брюнет, увлекаюсь Крестовыми походами», «Ухожу в Средиземье, кто со мной?». На одно я и ответила. Писали о прочитанных книгах, прослушанных кассетах, слали друг другу собственноручные или переведённые через стекло иллюстрации к Толкиену, фотографии и довольно нескладные, но весьма высоким слогом написанные стихи. Ворон постоянно звал в гости, хотел показать город Калугу, который искренне любил. Но поездка за несколько сотен километров к незнакомому юноше не казалась моим родителям хорошей идеей. А Алексу, с которым я начала встречаться через год, тем более. Алекс живо интересовался, что я пишу в своих письмах, прочитал пару и внешне успокоился, хотя и всегда подкалывал, заставая меня, грызущую ручку, над очередным листком: «Ты снова изменяешь мне по переписке!»

В эти дни я много спала, спасалась от гнетущего чувства, что жизнь моя глупа, бессмысленна и вредна для окружающих. Но и во сне являлись то Алекс, то Ворон, то мама, то сестрёнки Алина и Арина – и все были недовольны, и все были обижены, и во всём была виновата я одна.

– Подъём, сдаём бельё! Подъём, бельё сдаём!

Я сползла с верхней полки, потёрла кулаками покрасневшие глаза и нащупала очки. Встала в умывальную очередь, на ходу продирая промытые пушащиеся космы щёткой с отломанной ручкой, на которой несмываемым маркером значилось: «Свинцовый ёжик». Эх, только вчера играли с сёстрами в волшебный зоомагазин. Поезд замедлялся, приближаясь к Москве. Через полчаса я стояла на платформе, с наслаждением вдыхая чуть пахнущий креозотом воздух. На асфальте чирикали воробьи, боком подходили клевать оброненный беляш толстые чумазые голуби, ничуть не страшились топочущих вокруг ног и дробного стука чемоданов на колесиках. До открытия метро оставалось десять минут, но я никуда не торопилась. Даже захотелось вслух сказать что-нибудь патетическое, вроде: «Теперь это мой город!». В киоске с газетами уже копошилась седенькая пенсионерка, открывая маленькое окошко. Я купила самую подробную карту Москвы.

Сегодня было воскресенье, но заявиться к Ленке в общагу в седьмом часу утра было бы невежливо. И я решила пойти до Тульской пешком. Купила пачку ментоловых сигарет и тульский пряник.

Идти было неблизко, но погода радовала, настроение само собой поднялось, нельзя же всё время плакать, устала я страдать, оказывается. Улицы были полупустыми, и я напевала, то вслух, то – завидев прохожих – про себя. Голос у меня был так себе, незначительный – в школе даже в хор не позвали, а там был вечный дефицит желающих. Но без слушателей мне неплохо удавалось что-нибудь народно-казачье или простецкое-митьковское. На пятом исполнении «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг”» пришлось всё же присесть передохнуть, сумка здорово оттягивала плечо. Идти всё равно было приятно – я представляла себя беспечным странником в начале прекрасного долгого пути, на котором обязательно будут приятные знакомства и ненапряжные весёлые приключения. Часа через два, пару раз немного заплутав во дворах, я дотащила гудящие ноги до общаги, сдала паспорт, получила пропуск со строгой синей печатью «Нахождение гостей в комнатах до 23:00» и поднялась на восьмой этаж.

На стук в крашеную дверь с полустёртым номером «815» открыла Ленка Лихолетова в ночной рубашке. Она теребила слабо заплетённую ночную косу, морщила нос, щурилась.

– Ой, Женя… Сколько времени? Заходи, дверь на крючок закрывай. Ого, что это за баул?

– Я с вещами, Лен. Переезжаю в Москву.

– Фига себе, – зевнула Лена. – Проходи, я пока одна тут. Еле выбила поселение, пришлось коменде сунуть… Слушай, я в душ, а ты чайник погрей, ладно? Я без кофе нифига не соображаю.

– Годится!

Чайник шумел водой внутри белого пластикового брюшка и испускал вместе с паром легчайший запах речной тины. Я слонялась по комнате. Это был не тот блок, в котором мы втроём жили «на абитуре». Пятикурсники, похоже, съехали, оставили и низкий толстостенный холодильник, угрюмо гудящий в нише, и пару треснутых чашек, и две полки книг – в основном учебников. На стене над холодильником были хаотично наклеены фигуры качков из журналов, наряженные искусством неведомого коллажиста в женские трусы и кружевные лифчики, болтался на кнопке довольно остроумный шарж на Зюганова с подписью «Папа Зю – главный панк!», а рядом у портрета Ельцина из головы торчала вырезанная из рекламы бутылка «Абсолюта», из-за которой выглядывала сисястая голая девка. Застелена была только одна кровать – Лена облюбовала себе лучшее место у дальнего окна и устраивала вокруг уют: стена заклеена новенькими обоями, на столе – вязаная салфетка, на ней мытая тарелка, сверкающая белизной кружка с кокетливой золотой ложечкой, банка «Нескафе» и тяжёлая хрустальная пепельница – тоже идеально чистая. Но самым ценным и притягательным предметом была белоснежная электрическая печатная машинка, шикарная, импортная, с двумя лентами – печатающей и корректирующей. Я всего пару раз видела такую в редакции.

«А ведь и ты могла бы здесь жить, – упрекнула меня Госпожа Критик, – если бы не была такой тупой и лучше готовилась к сочинению».

Лена, на ходу закручивая волосы в пучок, вышла из ванной переодетая в джинсы и футболку, завязанную на животе узлом. Бросила полотенце на спинку стула и плюхнулась на обиженно скрипнувшую кровать.

– Вообще не ожидала, Жень! Хорошо выглядишь без кругов под глазами! Ты не переживай, подруга, сюрприз приятный, так рада тебя видеть! – она порывисто вскочила и обняла меня за плечи. – Я знаешь что думаю – пойдём-ка лучше в столовку, а то у меня и нет ничего, только кофе и овсянка, а молоко кончилось.

– Я тебе тульский сувенир привезла, – улыбнулась я, доставая пряник.

– Всё равно пойдём. А то я тут одичала уже. Столько хочется рассказать!

Мы спустились в светлый и просторный переход между корпусами, где в огромных ящиках торчали несколько бледные финиковые пальмы, а у стеклянной наружней стены бодрым частоколом росли в горшках герани и «щучьи хвосты». В огромной полупустой столовой к нам подошёл упитанный кот и ткнулся в мою ногу лобастой башкой.

– Хороший знак, – сказала женщина за стойкой. – Лёвочка не к каждому подходит. Что хотите, красавицы? Кофе? Пирожное?

– И того, и другого!

Кофе, сваренный в джезве на электрическом поддоне с песком, был просто восхитительный. Корзиночка с кремовой розочкой – тоже, но растянуть удовольствие больше чем на десять минут не получилось. Лихолетова поставила на край стола отколотое блюдце и закурила, роняя пепел.

– Ну ты, Женя, конечно, храбрая, не ожидала, что ты от своего Алекса так вот уйдёшь.