Я засунул коробку, в которой пытался произвести подсчёт кусков мыла, обратно на её место на полке и, закрыв дверь кладовки на ключ, отправился к лестнице. Кабинет главного врача находился на втором этаже сразу над приёмным покоем. Я всегда был немного в недоумении по поводу выбора шефом именно такого расположения, ибо кабинет находился в одном из самых оживлённых и шумных мест больницы, пока он не рассказал мне, что в этом, по его мнению, существует определённый смысл. Во-первых, любой посетитель больницы, прежде чем попадёт непосредственно в основное отделение, как правило, встречается с главным врачом. И его кабинет – это будет первое, а, в зависимости от обстоятельств, возможно, и последнее, что посетитель увидит, а встречают, как известно, по одёжке. Во-вторых, при посещении всяких комиссий и проверок можно будет избежать их хождения по всем закоулкам больницы от греха подальше, прежде чем они, наконец, попадут на первый разговор с начальником. Люди, которые осуществляли такие проверки, обладали весьма специфичным намётанным взглядом, подмечающим все несоответствия, причём они могли найти проблемы там, где лично ты никогда бы не сумел их увидеть. Например, пожарные инспекторы придирались к тому, в какую сторону (внутрь или наружу) открывается дверь, к стоящим в коридоре шкафам и тому подобному. Поэтому логичным решением было максимально сократить их маршрут перемещения вообще. Ну, и в-третьих, со второго этажа просто удобно быстро покидать наше замечательное заведение.
Подойдя к знакомой жёлтой дубовой двери и помявшись перед ней немного, прислушиваясь, нет ли каких-нибудь посетителей, я вежливо постучал. Посетителей не оказалось. Шеф сидел в своей обычной позе, низко свесив голову и рассматривая какие-то бумаги на своём столе. Удивительно, но я до сих пор боюсь врачей. Даже, скорее, не боюсь, а предпочитаю не иметь с ними дела. Я проработал в этой больнице уже примерно лет пять, и вот сейчас вроде бы я пришёл исключительно по рабочим вопросам, а меня всё равно не покидает стойкое неприязненное ощущение от больничного кабинета и будущего стресса, хотя кабинет шефа вовсе не походил на процедурную. Резная деревянная мебель, огромный книжный шкаф с книгами, половину которых я, наверное, не смог бы даже прочитать, кушетка для пациентов и стол с горой бумаг и ноутбуком. Я думаю, это неприязненное чувство к врачам тянулось ещё из детства, когда врачи стойко ассоциировались в моём сознании с неприятностями, а в эпоху бесплатной медицины качество их обслуживания оставляло желать лучшего. Точнее, как я потом понял в сознательном возрасте, всё было не совсем так, потому что создания системы качественного медицинского лечения с глубокой диагностикой и избавлением от всех недугов любой ценой и не планировалось в принципе. Всё было сделано так не потому, что это нельзя было организовать, а потому, что так и собирались сделать. Логика развития медицины в моей стране, в основном, отличалась от таковой для развитых стран. Человек – основная рабочая единица и он должен быть вылечен в достаточной степени для того, чтобы нормально себя чувствовать и продолжать жить. О последующем качестве и длительности жизни речи, естественно, не шло. Взять ту же стоматологию. Если у тебя вдруг начинал болеть зуб, то тебе его обязательно бесплатно вылечат. Ну как вылечат – если случай совсем простой, то поставят пломбу. Если что-то посложнее – просто удалят зуб навсегда. О дальнейшем протезировании речи, разумеется, не шло – ведь это слишком дорого и сложно, а цена комфорта одного отдельно взятого человека для государства очень низка. В деталях предпочитали не разбираться – если случай оказывался чуть сложнее самого простого – удаление. При этом цель действительно достигалась – у человека ничего не болит, не беспокоит, и он может жить дальше и продолжать работу. Остальные детали тоже не важны – огромные очереди в больницах, хамство уставшего, перегруженного персонала и вот это вот всё. Поэтому ни мне, ни моим родителям просто не хотелось лишний раз посещать больницы, если была хоть малейшая возможность их не посещать. С тех пор много воды утекло и нынче времена уже изменились, однако все мои детские привычки по-прежнему стойко оставались на своих местах.
– Проходи, присаживайся, что ты там стоишь как столб? – шеф указал рукой на стул для посетителей рядом со своим столом.
– Спасибо, хоть не в кресло для пациентов. А то я уже начал волноваться, – шутка получилась какая-то неудачная, и я быстро переместился к столу и присел на краешек стула, решив, что для смеха сейчас не самое лучшее время. – Что-то случилось?
Начальник не спешил с ответом. С полминуты он думал, глядя на меня, затем взглянул снова мельком в какие-то бумаги на столе. Я знал это его состояние – он вёл себя так, когда принимал какое-то решение. А при принятии решений он никогда не торопился.
– Ну, всему своё время. Сам же знаешь, от болезней не застрахован никто, ни я и ни ты, – шеф решил подхватить моё начинание и тоже пошутить. А может, и не пошутить. – Так что это кресло готово принять любого, кому это будет действительно необходимо. И ничего в этом нет страшного, чаще всего всё оказывается поправимо, – он улыбнулся, – болезнь чаще всего это не приговор.
Больше всего на свете при общении с психиатрами я боялся того, что они в любой момент могут перестать воспринимать меня как обычного нормального человека, а начнут прислушиваться, а нет ли в моих словах их профессиональной подоплёки? Нет здоровых людей, есть недообследованные, ведь так? В этот момент я, словно белая лабораторная мышка, в мгновение ока превращусь из милого домашнего питомца в объект исследований. Превращусь из человека в пациента. В таком случае и манера общения, и разговор со мной, конечно, изменятся. Одна из моих главных фобий состояла в том, что я не смогу сам доказать, что здоров, меня переведут в разряд нормальных людей только если они так посчитают. По одним им известным, не понятным простым смертным критериям. И ещё больше я боялся того, что не смогу заметить этот переход. Поэтому я всегда предпочитал держаться с такими специалистами и вообще теми, кто специализируется на проблемах людей, довольно осторожно и тщательно подбирать слова.
– Безусловно, шеф, но, надеюсь, до этого всё же не дойдёт, – я попытался изобразить совершенно непроницаемое лицо, сделав вид, будто рассматриваю развешенные на стене дипломы в деревянных рамочках и решил впредь пока не позволять себе оценивающих высказываний.
Он, кажется, понял мои опасения и зажатость и решил, наконец, перейти к делу.
– Это верно, – он отвлёкся и, казалось, уже забыл об этом. – Итак, давай перейдём к тому, зачем я тебя вызвал. Сейчас у нас будут довольно… эм… непростые пациенты. Скажем так, пока непонятно, что точно с ними происходит и почему так получилось, но сейчас мы будем разбираться. Очень любопытные случаи. Я планирую содержать их отдельно от остальных и с постоянной командой санитаров, чтобы лучше контролировать то, что с ними происходит. И тут мне нужны надёжные люди, которые не будут трепать языком. Самое главное, в этом деле со стороны персонала мне необходима стабильность, ответственность и внимательность. Ты уже давно работаешь здесь и у меня, по большей части, нет к тебе совершенно никаких нареканий. Поэтому я предлагаю тебе заняться этим делом.
Очень любопытно. Но вопросов у меня меньше не стало, даже наоборот.
– Почему во всём этом нужна какая-то секретность? Это что-то незаконное?
– Вовсе нет. Это, знаешь, даже не секретность. Это, скорее, создание стабильной среды, лабораторных условий. Тут довольно специфические случаи и я, честно говоря, не знаю с чем они пока связаны. Поэтому я хочу максимально оградить их от внешних влияющих воздействий, в особенности, от других пациентов. Один и тот же персонал, спокойные помещения, отдых. Хорошее отношение. То есть секретность тут не секретность, а, скорее, приватность, чтобы меньше задавали вопросов, переживали и лезли к ним. Чем меньше люди знают, тем крепче спят.
