Однажды после обеда я ломал голову над тем, куда вложить часть отпускных: в акции концерна Сикорского-Туполева или в Общество Нефти и Газа.

В тот момент, когда я усиленно ломал голову над этой сложнейшей задачей, раздался телефонный звонок. Я взял трубку и услышал голос своего директора.

Вы представляете?! Человек, на которого я как последний оратай вкалываю по восемь часов четыре с половиной дня в неделю, не давал мне покою даже в отпуске и даже тогда, когда я лежу в больнице! Он, видите ли, сочувствует моему несчастью! Затем этот кровопийца поинтересовался, не нужно ли мне чего-нибудь и заверил меня, что как владелец и глава фирмы, он полностью оплатит моё лечение и лист временной нетрудоспособности, а две недели несостоявшегося отпуска я могу взять в любое удобное для меня время или присоединить их к моему отпуску. Начальник сказал мне, что сообщил это всё уже моей супруге, и она ответила ему, что, скорее всего я соглашусь на последнее. Это значит, что мне придётся целых две лишних недели торчать у тёщи в Крыму, слушая её оханья и дурацкие советы не приближаться близко к лошадям. Экий пестун! Он там соревнуется с другими, подобными ему эксплуататорами, у кого из них работники живут лучше, обеспеченнее и социально защищённее, а мы страдай от их идиотской любезности и чрезмерной обходительности.

Напоследок этот негодяй сказал, что если мне всё-таки что-то нужно, то он немедленно пришлёт мне это со своим водителем, а когда меня выпишут из больницы, он пришлёт за мною свой лимузин. Это уже не лезло ни в какие рамки! Он хотел меня окончательно доконать и вырядить на всеобщий посмех! Кто в наше время ездит в лимузинах кроме новобрачных и покойников?

Я сдержанно, скрепя зубами поблагодарил начальника, решительно отказавшись от лимузина, положил трубку и вызвал медсестру. А когда она появилась, я поставил ей ультиматум, заключавшийся в том, что ежели они сию же секунду не предоставят мне халат и инвалидную коляску для прогулок, то я откажусь принимать пищу. Встревоженная моим решительным видом медсестра мгновенно скрылась за дверью.

Утром следующего дня я сидел в тени кустов сирени возле небольшого столика, на котором лежал ворох свежих газет, и просматривал одну из них. Ничего сенсационного она не сообщала – те же события, что и всегда. В Турции прошли демонстрации, участники которых требовали убрать из зоны проливов наши военные базы. В Киеве, Варшаве, Москве и Петрограде прошли несанкционированные митинги и шествия выходцев из Африки и Азии с требованиями оградить их от нападок черносотенцев, и полиция с жандармерией вынуждены были навести порядок на улицах, а газеты, причём как правые, так и левые, обрушились с критикой на них. Левые упрекали власти за излишнюю жестокость при разгоне демонстраций, а правые за лёгкость и неконтролируемую выдачу видов на жительство всем, кому попало. Командующий Русской Миротворческой Миссией заявил, что Российские войска в самое ближайшее время могут начать постепенную эвакуацию из Северной Ирландии, поскольку напряжённость там между католиками и протестантами в последнее время значительно спала. Американцы опять просят Россию простить им долги распавшегося Союза Коммунистических Штатов Мексики.

Над последним сообщением я задумался. Интересно, что было бы, если б Маркс в своё время не отправился в Америку наблюдать там быстро развивающийся капитализм и создавать свой Коминтерн, набранный в основном из латиноамериканцев и бывших чернокожих рабов, а его русские приверженцы, спустя пару десятилетий, не переселись бы в Америку разжигать мировую революцию, мечтая разжечь её затем на всём Земном шаре, в том числе и в России? Тогда, пожалуй, Мексика не стала бы оплотом мирового коммунизма и не смогла бы оттяпать от Северо-Американских Штатов большую часть территории. А у России, возможно, появился бы конкурент на международном рынке. Я вспомнил о своих деньгах, вложенных в акции наших компаний, и поёжился от неприятных мыслей, но тут же их и отогнал. Ерунда это всё – у нашей техники нет и не может быть конкурентов – старая ведьма права. И не важно, поехал бы Маркс в Америку или нет.

Мои размышления прервал неожиданный шорох и треск кустов. Я поднял глаза и спустя мгновение увидал появившегося на поляне человека. Продравшийся через кусты незнакомец заметил меня и остановился как вкопанный, устремив на меня несколько испуганный взгляд.

Это был высокий, худощавый человек лет сорока-сорока пяти с темными всклоченными волосами, трёхдневной щетиной на бледных, впалых щеках и тёмными, какими-то, я бы сказал – беспокойными глазами. Несколько секунд он молча меня разглядывал. Я, в свою очередь, посмотрел на него с присущими мне дружелюбием и радушием. Судя по запахнутому халату и пижамным брюкам, это был свой брат – больной, очевидно, недавно ставший пациентом нашей "санатории", так как вчера вечером я его на прогулке не видел. Впрочем, спустя несколько секунд я понял, что ошибся. Вид его не слишком опрятного халата свидетельствовал, что пациентом он был не таким уж новым. Я внимательнее присмотрелся к его халату. Заметив на нём несколько сальных пятен, я задался мыслью, почему ему не поменяют одеяние? И почему у него трёхдневная щетина на лице? А этот беспокойный взгляд, эта едва уловимая нервозность? Откуда он взялся, чёрт возьми?

Незнакомец, между тем, казалось, малость успокоился, увидев, что я сижу с загипсованной ногой в инвалидном кресле, но всё же ещё с какой-то тревогой посмотрел мне в глаза, потом огляделся по сторонам, как будто к чему-то прислушиваясь, и опустился на скамейку у столика, сев как раз напротив меня.

Во время всех этих действий я заметил, что странный пациент постоянно прижимает к груди левую руку с длинными, тонкими и бледными пальцами. Так обычно сердечники держаться за грудь. Взяв правой рукой газету, он жадно посмотрел на её название, словно ожидал увидеть там что-нибудь необычайное, и тут же бросил её обратно на стол.

– У вас закурить не найдётся? – совершенно неожиданно прозвучал его вопрос, заданный с какой-то безнадёжной интонацией глухим, слегка хриплым голосом.

– Отчего же, сделайте одолжение, угощайтесь, сударь, – любезно предложил я ему своих сигарет.

Незнакомец посмотрел на меня так, будто я над ним издевался, но, увидев на моём лице только дружелюбную улыбку, тотчас же успокоился и взял из протянутой мною пачки сигарету.

– Я ещё одну возьму? – вопросительно взглянул он на меня.

– Да ради Бога, берите, сколько пожелаете, – дал я ему прикурить от своей зажигалки и сам закурил. – Однако же вам это не будет слишком вредно? – кивнул я на его грудь, подразумевая его сердечную болезнь.

– Да нет, мне уже хуже быть не может, – взял он из пачки несколько сигарет, спрятал их в карман и с видимым наслаждением затянулся.

Теперь мне стали хорошо понятны его беспокойство и безнадёжность в голосе.

Вот уже почти целое десятилетие страна и общество ведут с нашим братом-курильщиком непримиримую борьбу, лишая нас законного права удовлетворять свои потребности тогда, когда нам захочется и где нам захочется. Было ясно, что бедняга изголодался здесь по табачному дыму и, по всей вероятности, не курил целых несколько дней, пока не встретил меня – единственного, возможно, курильщика, в этом заведении кроме него самого.

Выкурив целую сигарету, незнакомец вытащил из кармана и другую и, попросив у меня зажигалку, снова закурил.

– Вашему сердцу это не повредит? – вежливо поинтересовался я.

Незнакомец махнул рукой.

– У меня совершенно здоровое сердце.

Я счёл не совсем тактичным спрашивать у него, с чем же он лежит в больнице и замолчал, делая вид, что безумно заинтересовался газетной статьёй.

Утолив никотиновый голод, незнакомец вновь взял в руки газету, рассеянно повертел ею и, не разворачивая, бросил обратно. Затем, не обращая внимания на моё занятие чтением, он бесцеремонно спросил, как меня зовут. Было очевидно, что этот человек что-то держит в себе, что ему хочется о чём-то поговорить со мной. Что ж, я был не против. К тому же, этот неизвестный заинтересовал меня с первой же секунды его появления на поляне. Заинтересовал какими-то непонятными загадочностью и странностью, исходящими от него. Поэтому я с готовностью отложил газету в сторону, перестав делать вид, что внимательно изучаю её, и назвал своё имя. Незнакомец огляделся по сторонам, словно хотел убедиться, не подслушивает ли нас кто-нибудь, снова прислушался и, взяв с меня обещание никому не рассказывать о нашем знакомстве, назвал своё имя.