Мари проводила маму взглядом, до тех пор, пока та не скрылась за углом хижины мясника в конце улицы. После чего прикрыла ставни и задумчиво посмотрела вокруг, постукивая указательным пальцем по щеке. Так хотелось поскорее рассказать маме о Флемороне, о фейри и феях, что трудно было усидеть на месте. Нужно было срочно чем-то себя занять. Может уборкой? Не самое любимое занятие, но сейчас Мари переполняли чувства, хотелось петь и прыгать от счастья. Поэтому любая работа была только в радость. Мари упёрла руки в бока и снова окинула комнату взглядом. Теперь вид у неё был самой, что ни на есть, заправской хозяйки. Даже тётя Габьер похвалила бы свою племянницу, окажись она сейчас рядом. По крайней мере за то, что она сама, по собственной воле, без понуканий, решила заняться уборкой.

Так, посмотрим… Сменить на полу солому – раз! Вытряхнуть и постирать простыни, пропитанные болезнью – два! Проветрить комнату, перемыть всю посуду и выгнать мышей, устроивших себе гнездо в чулане – это три! Делов-то! Зато, как мама обрадуется! Завязав волосы в хвост, Мари принялась за работу.

На всё про всё ушло не более двух часов. Это при том, что Мари успела дважды передохнуть. В один из перерывов она даже перекусила кусочком вчерашнего хлеба и выпила чашку душистого чая. Когда Мари раскрыла настежь ставни и села у окна, колокол пробил без четверти два. Скоро должна вернуться мама с гостинцами от тёти. Потом они вместе приготовят любимый луковый суп, заварят ромашковый чай и сядут возле очага. Мари станет рассказывать маме о своих приключениях в лесу, всё-всё, в мельчайших подробностях. Мадлен, в свою очередь, будет слушать и кивать, улыбаясь, изредка переспрашивая и комментируя. Так было всегда, когда в их доме происходило что-то необычное, доброе или праздничное, когда было о чём поведать друг другу.

Однако, в этот летний вечер всё пошло совсем не так, как ожидалось.

Когда церковный колокол пробил четыре часа по полудни, девочка начала беспокоится. Почему это мамы нет так долго? Тут до дома тётки Габьер рукой подать. Можно было успеть сбегать туда и обратно раз двадцать. Не случилось ли чего? Мама ещё слаба после болезни. Вдруг ей стало плохо, и она лежит без чувств за амбаром возле мельницы. Никто не может ей помочь, так как края канавы заросли кустарником и с дороги не видно, что там за ними.

Мари попыталась отмахнуться от неприятной мысли, подумать о чём-нибудь приятном. Но ничего из этого не выходило. В голове неизменно появлялся образ заросшей густыми кустами канавы, а сердце начинало колотиться, будто загнанная в клетку птичка.

Всё ведь хорошо. Нет никаких причин для беспокойства. Мари сделала глубокий вдох, чтобы упокоиться. В носу приятно защекотало от пряного аромата подступающего вечера, сумевшего, каким-то непостижимым образом пробиться сквозь вонь нечистот, верную спутницу любого места обитания людей. Солнце припекает, ласточки носятся друг за дружкой, как сумасшедшие, ветер ласкает спелые колосья на полях. Вот и народ потянулся к церкви. Преподобный Рабье очень не любит, когда опаздывают к проповеди, и всегда сильно ворчал, если ему приходилось прерывать свою речь, отвлекаясь на опоздавших. Одним словом, жизнь идёт своим чередом. Что плохого может случиться в такой прекрасный день? Скорей всего, мама просто заболтались с тётей. Делов-то!

Время неумолимо двигалось вперёд, тяжело перевалив через пригорок очередного часа, а мамы так и не видать.

Заметив Габьер, показавшуюся из-за угла мясницкой лавки, Мари сразу поняла, что случилось нечто ужасное. Она даже толком не успела удивиться тому, что впервые в жизни видит, как тётя бегает. Сердце заколотилось с усиленным остервенением, готовое вырваться прочь из груди. Мари выскочила на улицу и побежала навстречу старухе.

– В дом! Возвращайся в дом, дурёха! – закричала Габьер и замахала руками.

Мари слегка оторопела от тёткиного крика, срывающегося от волнения на визг, и застыла на месте, как вкопанная.

– Чего стоишь? Ой, ой… беги в дом скорее!

Тётя остановилась лишь перед дверью, прижав руку к сердцу, жадно хватая воздух беззубым ртом. Мари рванула с места, чтобы поддержать за руку, но Габьер лишь отмахнулась от неё.

– Мадлен схватили инквизиторы! – чуть отдышавшись, проговорила тетя, – Она сейчас заперта в сарае на заднем дворе церкви. Завтра будут допрашивать!

– Но… – на Мари словно вылили ушат ледяной воды, – За что…

– А то ты не понимаешь, глупая?

Габьер затравленно оглянулась на пустую улицу и потянула племянницу в дом.

– Дурочкой-то не прикидывайся!

Лишь захлопнув за собой, старуха выдохнула с облегчением. Внутри, по крайней мере не нужно опасаться чересчур любопытных взглядов соседей.

– Вся деревня знает о том, чем вы тут занимаетесь с мамашкой, – Габьер повернулась к побледневшей от волнения Мари, – А знахарки, травницы, повитухи в наше время кто? Правильно, пособники дьявола и враги рода человеческого! Давай, собирайся!

Женщина проковыляла к столу, взяла сумку, которой Мари пользовалась, для сбора трав, и извлекла на свет божий из бездонных недр своей юбки пару краюх хлеба и кусочек вяленой говядины.

– Куда, тётя? – удивилась Мари.

– Бежать тебе надо!

Габьер сунула в сумку еду. После чего, поразмыслив добавила туда пучок чистотела и горсть сушёных цветков ромашки.

– Стража будет здесь с минуту на минуту, – она ласково потрепала Мари по волосам, – Бедная, бедная моя кроха! В какое неспокойное время приходится жить!

Габьер подошла к окну и осторожно выглянула в щель между ставнями. Лицо её снова приобрело суровое выражение.

– Беги в лес на холме. Слышишь? Там переждёшь. Авось уйдут монахи из деревни, тогда и воротишься. Глубоко в лес не уходи, звери могут задрать, и поминай потом, как звали, – поучала тётя, не отходя от окна, поглядывая время от времени – не идёт ли кто, – Спать придётся под корнями деревьев, насобираешь еловых ветвей, вот тебе и постель. Ешь только ту ягоду, что знаешь, грибы собирай. В этом году черники полно и голубики, не пропадёшь, девочка ты смышлёная! Поняла? Я, как только смогу, так сразу же разыщу тебя, еды принесу. Ну, всё, давай! С богом!

Тётя перекрестила Мари и сунула ей в руки сумку. Мари, будто в страшном сне, медленно, привычным движением, одела её через голову.

– Ну а в худшем случае, – продолжала старуха, – Иди прямиком в Руан. Тут недалеко, дня за три дотопаешь, коли идти будешь не ленясь. Там может, прибьешься к кому, работу, какую найдёшь. Город он и есть город, туда все бегут, там и спрятаться легче.

– Никуда я не пойду! – запротестовала Мари и дёрнулась к выходу, – Надо помочь маме! Мы пойдём сейчас же к Преподобному и расскажем всё, как есть. Мы ведь ни в чём не провинились перед церковью! Лечить людей – не грех!

– Успокойся, милая! И послушай, что я тебе говорю! – Габьер встала между Мари и дверью, – Мадлен ты уже ничем не поможешь. Её судьба в руках Господа!

Девочка дёрнулась вправо, влево. Старуха следовала её движениям, не позволяя выйти на улицу, не приняв сперва своих доводов. Может окно? Мари бросила взгляд на плотно захлопнутые ставни. Габьер проследила за её взглядом и покачала головой. Мари не пойдёт к Рабье, что толку от деревенского священника. Она направится прямиком к инквизиторам, кинется им в ноги и станет молить, умолять о том, чтобы отпустили несчастную вдову, не оставляли ребёнка сиротой. Хотя бы попробовать стоит, не бросать же маму в беде, как советует старуха!

– Беги скорее, умоляю, глупая девчонка! – взмолилась тетя, будто прочитав мысли племянницы, – Я собственными ушами слышала, как тот старый монах о тебе говорил. Чует моё сердце, идут они уже за тобой!

И, будто в подтверждение её слов, с улицы донеслись голоса и звяканье оружия.

– Да, да, святой отец, это их дом! – послышался голос Себастьяна Гюзе.

Мари украдкой выглянула на улицу.

К дому приближались все три монаха-доминиканца в сопровождении четверых стражников. Впереди, показывая дорогу, семенил кузен деревенского старосты.