Неожиданно раздался стук в дверь. Мари с мамой переглянулись.

– Прибери со стола! – в голосе Мадлен мелькнуло беспокойство, – Кого принесла нелёгкая?

Она накинула на плечи шерстяной платок, и отворила дверь. За дверью оказался, промокший до нитки, Себастьян Гюзе, племянник господина Веруа, старосты деревни. Мужчина стоял, переминаясь с ноги на ногу, и теребил в руках свою полотняную шапочку. Всё его тело сотрясала мелкая дрожь.

– Входи скорей, не то простудишься!

Себастьян, опасливо озираясь, переступил порог, и Мадлен закрыла за ним дверь.

– Что стряслось? На тебе лица нет!

Она усадила Себастьяна за стол и налила чашку душистого чая с ромашкой, мелиссой и лесной малиной.

– К-Катрин з-заболела! – от холода у него зуб на зуб не попадал, – Уже третий день кашляет и харкает кровью. Жар сильный и лихорадит день и ночь напролёт. Поначалу думали, бес вселился, и мучает её. Рабье помолился над ней, осмотрел и говорит, что тут не злой дух, а недуг простой, и велел к тебе обратиться. Ну, я и, того, сразу сюда…

– Простой недуг! Где ж он видал такие? Люди мрут даже от простуды, а тут… – покачала головой Мадлен и потянулась за накидкой от дождя, – Хорошо, что сначала к священнику обратился. Сам понимаешь, сейчас в деревне гостят святые братья, – она горько усмехнулась при слове «гостят», и это не ускользнуло от родственника деревенского головы, – Я могла бы и отказаться помогать. Но если Рабье велел, значит, всё делается с позволения церкви. Понятно?

Себастьян кивнул и залпом опустошил свою чашку.

– Мари, закрой за нами дверь и никому кроме меня не открывай! Я скоро!

Мадлен взяла суконную сумку с лекарственными травами и вслед за соседом вышла из дома.

Её не было довольно долго. Дождь успел прекратиться, а на чёрное ночное небо нехотя вскарабкался молодой месяц. Мари, закончила разбирать травы и развесила их над очагом, в котором ещё продолжали тлеть угли. От огня поднимался сладковатый осиновый аромат. Девочка распахнула ставни, и ночной воздух бесцеремонно ворвался в помещение, коснувшись лица влажной ладонью, и заплясал по полу обрывками завядших лепестков и листочков. Подвинув к окну грубо сколоченный стул, Мари уселась перед окном и решила не ложиться спать до тех пор, пока не вернётся Мадлен.

Однако, время шло, но мама не возвращалась. Наконец, когда веки отяжелели до невозможности, и сон всё настойчивее зазывал в своё сладкое царство, в дверь постучали. Три стука, затем два и снова три. Мама! Как же она её проглядела? Мари распахнула дверь, забрала из рук Мадлен опустевшую сумку и помогла ей снять обувь. Женщина была бледна и выглядела очень уставшей. Мадлен молча прошла в дом, разделась и легла на кровать.

– Ты поела? – тихо спросила она.

– Нет. Хотела с тобой.

– Глупышка, – Мадлен через силу улыбнулась, – Поешь. Мне что-то не хочется.

Она закуталась в их старое одеяло до самого подбородка и прикрыла глаза. Мари с тревогой взглянула на мать, но не произнесла ни слова. Затем, тихонько, стараясь не шуметь, налила себе травяного чая, съела корочку позавчерашнего хлеба и тоже пошла спать.

На следующий день, с утра, мама не смогла встать с постели. Её бил сильный озноб и душил кашель, который, казалось, становился с каждым часом всё сильнее. От Мари не укрылось и то, что Мадлен прячет под подушку лоскут ткани, в который сплёвывала мокроту. На нём виднелись капельки крови. Плохо дело. И обратиться за помощью не к кому. На лекаря денег нет, да и до города путь не близкий. Травниц и знахарок во всей округе днём с огнём не сыщешь, только мама. К ней даже с соседних деревень люди приходят. Мари влила ложку горькой настойки из листьев душицы маме в рот и смочила ей лоб холодной водой.

– Много ещё осталось настойки? – едва слышно спросила Мадлен. Её лицо было белее мела. В уголке рта блестела алая капелька крови.

Мари подняла повыше глиняный сосуд и потрясла.

– Половина. Даже чуть больше!

– Хорошо, на первое время хватит, – мама улыбнулась, превозмогая боль, сдавившую грудь, и вытерла губы, – Но потом понадобится больше. Сбегай в западный лес, на ту полянку, что я тебе показывала прошлым летом. Ты же помнишь, как выглядит душица, милая?

Мари кивнула.

– Набери целую сумку, до краёв. Сейчас самое время для сбора душицы, пока её листочки не успела позолотить осень, – она зашлась кашлем, и дочь терпеливо ждала, пока приступ не утихнет, поглаживая Мадлен по спине, липкой от холодного пота.

– Только сперва зайди к тёте Габьер, попроси молока и хлеба, – наконец, справившись с кашлем, произнесла она, – Скажи, я потом ей всё верну вдвойне. Как только смогу встать с постели! Ну, всё, беги, тыковка моя! Я тебя люблю!

– Я тебя тоже люблю, мама!

Мари схватила полотняную сумку, натянула чепец на самые уши и выскочила на улицу. Мадлен тяжело откинулась на подушку. «Что с ней будет, если я умру? – пронеслось у неё в голове, – Мари, конечно, уже взрослая девочка, но недостаточно взрослая для самостоятельной жизни. Эх, надо было отдавать её замуж за Жака Луве, когда тот приходил свататься. Торговля у его отца идёт в гору, какое-никакое золото водится. Глядишь, скоро в город переберётся. Так бы и Мари с собой забрал, пристроил бы где-то служанкой. А, так, что её ждёт тут, в Сент-Коллене? Ничего, кроме соседских сплетен и подозрительных взглядов в спину».

Мадлен тяжело вздохнула и закрыла глаза. Время покажет. Человек предполагает, а судьба располагает.

Мари бежала со всех ног, перепрыгивая через глубокие лужи, старалась не поскользнуться на размытой дождём дороге. Заскочив по пути к тёте, она в двух словах рассказала той, что произошло. Габьер в ответ лишь покачала седой головой и потрепала девочку по плечу.

– Молись и не оставляй надежду, всё в руках Господа, милая! – ласково проговорила женщина, – Я сама занесу Мадлен продукты. Заодно проведаю сноху. А ты ступай, девочка моя, беги за травами!

И Мари, что есть духу, побежала дальше. Тётя хоть и слыла в деревне первой склочницей и ворчуньей, в душе была очень доброй и милой. Когда пришли печальные вести о том, что Патрис, её младший брат, не вернётся с войны, Габьер не бросила Мадлен с маленьким ребёнком на руках, а поддержала, чем могла. Вместе они смогли встать на ноги и оправиться от пережитого горя. Вот и сейчас, зная о том, что Мадлен наотрез отказывается брать деньги за своё ремесло, тётя Габьер, время от времени делилась со снохой едой и старой одеждой.

Святого отца Мари заметила издалека. Девушка поправила, сбившийся на бок, чепец и поспешила перебежать на другую сторону улицы. Инквизитор, тот самый с неприятным взглядом и мечом под рясой, стоял возле мясной лавки старого Жоффруа Готьена, и с выражением крайнего отвращения на лице разглядывал товар. Ярко красные, будто рябина зимой, куски свинины и говядины явно были подкрашены свекольным соком. Уловка Готьена сильно бросалась в глаза и недвусмысленно намекала на сомнительное качество продуктов. Хозяин лавки напрасно пытался отогнать от своих окороков и рулек толстых изумрудно-зелёных мух, слетевшихся со всей округи на аромат подтухшего мяса. Лениво покружив над головой бедняги, они вновь и вновь усаживались на место и возобновляли свою трапезу.

Монах тоже заметил девушку и, распрощавшись с мясником, который при этом облегчённо выдохнул, двинулся ей навстречу. Мари ускорила шаг, стараясь не глядеть в его сторону.

– Постой, дитя мое! – окликнул её инквизитор.

Мари послушно остановилась, опустив глаза. Сердце бешено колотилось, будто у загнанной охотниками лани, и, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Здравствуй, девочка! – елейным голосом проговорил монах, пытаясь поймать её взгляд, – Куда это ты так торопишься в такое-то время? Скоро полдень и всем надлежит готовиться к обедне.

Он спрятал руки в бездонные рукава своей рясы и натянул на лицо притворную улыбку, которая, как ни старайся, была не способна развеять зловещую ауру, что незримо окутывала старого инквизитора.