— Ты хочешь сделать это здесь на полу, на глазах у нашего и без того шокированного друга?

— Если то, чем мы займемся, у него вызовет еще один шок, тогда да!

— А ты, выходит, так борешься со своим?

— Ну, мое состояние шоком трудно назвать, как ты считаешь?

Дарий Скилур, разумеется, так не считал. Любовь к контрастам ее натуры была записана у него на подкорке. В конце концов, он столько лет прививал себе именно эту память. Именно эта память превращала его чувства во что-то яркое, несколько даже надмирное. Шутя, он подумал, что только такие психи, как они с Терцинией, могли бы себе позволить заниматься сексом на корабле, который летит в безвестную бездну, в самый неподходящий момент, после того, как оба только что вышли из сомнамбулического состояния, переступили черту страха и риска оказаться в ловушке небывалой иллюзии.

А вдруг им действительно не выбраться из этой иллюзии, вдруг их уже никогда не выпустит ни искаженное пространство, ни, тем более, время… Ангелы Времени! Да, они где-то рядом! Возможно, ангелы времени просто воплотились в их с Терцинией телах и душах и теперь просто наблюдают над тем, как действует их прививка…

Корабль сбрасывал скорость в несколько ступеней. Визоры его развернулись в круговой обзор. Бортовой кибертер пытался сравнить свое зрение с тем, что знал об этой способности у людей. Эмоции были ему чужды. Вариативная гармонизация памяти подсказывала лишь некоторые сравнения. Одна из них подходила больше всех: «напряженное чутье». Он пытался напряженно чувствовать то, что его окружало. Страх не идентифицировался в кибейронах как состояние технического организма. И все же там, два с половиной часа назад, в состоянии своего организма кибертер зафиксировал определенный качественный сбой.

Два человека, которых он перевозил через пространство, что-то сделав с собой, навели на него, на его стабильные функции и логические связи некое бесформенное регрессивное поле. В пределах этого поля он мог работать и фиксировать параметры того, что касалось энергетики корабля. Никакой связи с самим пространством кибертер при этом не имел, он, говоря языком людей, ослеп и оглох. И в таком ослепшем и оглохшем состоянии он использовал единственный и последний понятый им приказ — двигаться с крейсерской скоростью.

После этого приказа люди внутри корабля исчезли. Внутренние визоры перестали воспринимать их физическое существование, исчезли их гравитационные массы. Как такое могло произойти, кибертер не понимал. Страх не идентифицировался в его кибейронах как состояние. Поэтому он просто продолжал следить за энергетикой. Программа самоблокировки в логике технического организма отсутствовала.

Он продолжал полет и продолжал бы его до конца, до исхода всех ресурсов, всех резервов. Кокон бесформенного поля продержал бортовика в белом вакууме два часа.

Люди появились в рубке корабля так же внезапно, как и исчезли. Вместе с ними вернулась картина физического пространства. Но, в ту же секунду, кибертер понял, что это пространство в его навигационные схемы не укладывается. Один из людей отдал приказ снизить скорость на две трети. Еще через несколько минут люди занялись спонтанным биологическим совокуплением на полу рубки. Этот процесс кибертера не заинтересовал, поскольку не имел аналогий в его техническом организме…

Все же, выражаясь языком людей, кибертер испытал нечто вроде чувства облегчения, когда люди вернулись из поглотившего их и сам корабль поля.

На третьем пороге торможения визоры корабля заметили впереди несколько десятков сверкающих точек. Еще через несколько секунд система распознавания дала точный ответ о приближающихся объектах. Попарно и резко включая маневровые двигатели, корабль проскочил мимо десятка специальных посадочных модулей, которыми оснащались Ковчеги Спасения. Откуда здесь, в неизвестном пространстве, взялись модули, притом кассетно рассеянные? Кораблю пришлось сделать еще два довольно ощутимых рывка по синусоиде, избегая столкновения. Пора было предупредить людей о появлении неожиданных «гостей».

Когда Терциния голышом бросилась к пилотскому пульту, на обзорных витражах рубки прямо по курсу стремительно вырастали сразу три модуля…

— Черт нас побери! — только и успела выкрикнуть она. — Корабль, немедленно передай мне управление. Энергию тяговых двигателей на ноль. Торможение в противофазе. Левый маневр — тридцать градусов! Дарий, держись за что-нибудь!

Сама она еле успела пристегнуться в кресле. Дарий, едва успев вскочить на ноги, оторвался от пола, почувствовал себя кеглей, которого сбила инерция. Перелетев через стойку пульта, он припечатал всем телом правую опорную переборку рубки. Вторым телом, а лучше сказать предметом, оказался контейнер с инъекциями нейрозамедлителя…

Маневр в тридцать градусов уклонения даже на одной четверти крейсерской скорости, перед опасностью столкновения с тремя спаянными в синхронный треугольник модулями — боевой прием из практики высшего пилотажа. Как это похоже на Терцинию, на ее непредсказуемые порывы…

— Ты жив, дорогой? — этот вопрос он услышал после того, как открыл глаза. Она сидела рядом, все еще обнаженная и прекрасная, и гладила его по щекам и лбу. В глазах ее стояли слезы.

Конечно, он был жив, черт возьми! Но контейнер… Контейнер с инъекторными пистолетами лежал у нее на коленях. Терциния подобрала его раньше и принесла сюда. Он был открыт, и в нем находилась всего одна целая ампула. Нужно ли было что-то спрашивать, чтобы понять всю ситуацию до конца?

Дарий поцеловал ее ладонь, приподнявшись на локтях, заставил себя сесть, опершись на панель переборки.

— Хочешь, я сам все объясню… Я же ученый, — начал он с улыбкой. — Если инъекцию сделает только один из нас — второй может не долететь… Нет уверенности, что он останется в живых. Нейроквантовое поле меняет структуру времени, а значит, и физические параметры полета. Возникают перегрузки, которые человек в обычном состоянии может не выдержать. Я прав? Скорей всего, да, я прав… Нам неизвестно, как будет себя вести поле, если в корабле полетит всего один человек, а не два… Думаю, нужно будет максимально увеличить скорость. Это быстро спалит ресурсы двигателей, но все же… Лететь нужно. Нужно возвращаться в систему, иначе все, что мы открыли, бесполезно. Доктор Гильгамеш должен знать результаты. Послушай, мы ведь обещали друг другу, что не расстанемся… Придется нарушить обещание. Ты оставишь меня в одном из этих модулей. Я буду надеяться, что они пусты, что какой-то из ковчегов Спасения просто выбросил их в космос, что это не часть чьего-то страшного умысла… Я все вижу по твоим глазам… Не спорь со мной, Бога ради! Я выживу, я продержусь, Терциния! Модулями можно управлять. Если понадобится, я буду переходить из одного в другой, менять «квартиры»… Я дождусь тебя. Ты ведь сама уже прокрутила этот сценарий в голове, правда?

— Да, — сказала она дрогнувшим голосом. — Но я хотела, чтобы полетел ты…

— Нет, нет… — поспешил он с возражением. — Я плохой пилот. Я чертовски плохой пилот! Но я… но я все еще хороший любовник… И я не могу видеть твои слезы… Раньше мог, а теперь…

— Ты глупый! — она обняла его и продолжала шептать ему в ухо: — Глупый Дарий… Но ты самое лучшее, что было в моей жизни.

— Странно, — проронил он.

— Что странно?

— Странно, но я хотел сказать тебе то же самое, только раньше…

— Ты думаешь… Ты считаешь, я не могу потеряться в космосе?

— Я думаю, что нейроквантовое поле — это еще и наши мысли, наши желания, а может быть, и в первую очередь они.

— Моим желанием не было разбить вторую ампулу, Дарий.

— Я знаю, милая. Но съехидничай, скажи лучше что-нибудь колючее. Мне так будет легче понимать, что ты скоро уйдешь…

Весь разговор людей бортовой кибертер прослушал, но, вопреки протоколу программы, он его не записал. Когда-нибудь в будущем он обязательно хотел попросить людей переместить его память в чип настоящего кибера с руками и ногами…

Воображение технического организма прокручивало в цепях кибейронов странную картину: он сидит с приятелями в диагностическом салоне, вынимает поочередно свои внутренние блоки, сдувает с них несуществующую пыль, обмахивает мягкой щеточкой, вставляет на место и говорит следующую фразу: «В ту пору, когда я еще служил простым фрегатом малого каботажного флота Их Величеств Королевского Двора, произошел со мной один удивительный случай…»