– Из тебя никогда не выйдет ничего путного!

Женщина с лохматыми, грязными волосами, в ободранном халате, держа в руках старый, местами дырявый тапок, со всей злостью ударяла по маленькому, хныкающему комочку, который уткнулся в угол и закрылся от ударов руками.

– Маленькая шмарь, – после каждого слова раздавались все новые и новые удары, – больше никогда не смей вылезать из этой комнаты, когда у меня гости! Чтобы я не видела твоего поганого личика с этим тупым выражением, поняла? Неблагодарная сволочь!

Рука уже ныла от такой непрошеной нагрузки. Женщина плюнула в сторону стены, облокотилась об нее, и, шатаясь, с третей попытки все же надела свой тапок обратно. Тяжело дыша, она кое-как поправила волосы, выпрямилась. Некогда ясные голубые ее глаза, были теперь блеклыми, с легкой желтизной, и, казалось, не выражали ничего. Под ними повисли участки кожи, а один глаз был обрамлен красной рваной раной, и под ним уже намечалась грядущая синева. Это Толик, ее старый знакомый, в самый разгар их веселья увидавший маленькую воришку, которая стащила со стола кусочек колбасы, разозлился бессмысленной трате хорошей закуски и со всего маху ударил по лицу свою подругу по распитию крепких напитков, когда в ответ та начала на него кричать, пинать и толкать руками.

– Бешенная же ты баба, Натка, – в сердцах сказал Толик, отскочив на пару метров. В тот же момент он схватил со стола наполовину уже пустую бутылку с такой чистой и невинной на вид жидкостью, и все так же бормоча что-то, ругая женщин, политику, и весь мир, он, уже и пожалевший, что затеял всю эту кутерьму посреди дня, поспешно покинул квартиру.

Наташа просто так вытерпеть этого не могла. Ее нутро уже с раннего утра словно полыхало огнем, она искала облегчения везде, сходила уже и к соседке снизу, в сотый раз пытаясь занять хоть немного денег, и даже решила выйти в круглосуточное кафе неподалеку, где частенько собирались некоторые ее друзья, когда было что отметить – а это случалось чуть ли не каждый день. Рано утром в кафе еще было пусто, и лишь продавщица хмуро выглядывала из-за прилавка:

– Чего тебе?

– Чего-чего, – негромко пробурчала Наташа и посильнее закуталась в свое затертое, с аккуратной заплаткой на одном локте, пальто.

Пальто это было куплено еще в студенческие годы, тогда же девушка случайно упала в нем в гололед и порвала один из рукавов. Мать ее, как и положено порядочной швее, зашила дыру почти незаметно, чем Наташа тогда очень гордилась. Она мечтала стать швеей, как и ее мама, и бабушка. Все в их семье отличались всегда умелыми руками и логическим умом.

На улице было ветрено. Женщина печально уселась на скамейку перед подъездом. Вспоминать мать не хотелось. Слишком свежи были на сердце раны, слишком мало еще прошло времени – так ей казалось.

Тем временем сад, за которым ее мама ухаживала, уже давно покрылся сорняками, так что цветов было почти не видно среди высокой травы и пожухших листьев.

– Да кому сдались они, эти цветы, – в сердцах воскликнула Наташа.

– Правду говоришь, Натка.

Она подняла голову и увидела Толика, из второго подъезда.

– Ого, какие люди, – прохрипела она. – Какими судьбами?

– У сына сегодня юбилей, – с гордостью ответил радостный Толик, – тридцать лет. Вот, сходил в магазин, прикупил кой-чего, отмечу.

Внутри Наташи словно что-то щелкнуло. Она ощутила приятную, бодрящую горечь во рту, руки от волнения задрожали, на щеках появился яркий румянец, неровного багрового цвета.

– Айда ко мне, стол, кресло, все удобства!

– Да ну, у тебя же там малая, небось как раз выспалась, опять будет с глупыми вопросами приставать.

– Не, она еще спит, вчера легла поздно, ты ее даже не услышишь.

На том и порешили.

Но Кира не могла проспать такой момент. Когда к ее матери приходили гости, в доме появлялась хоть какая-то пища. В желудке у девочки постоянно бурчало, природа требовала еды. Голодные ночи не прошли даром – Кира была худым и бледным ребенком. Ее одежда не отличалась чистотой, на щеках были видны разводы грязи, пыли и соли от слез. Ей было восемь лет, почти пять из них он прожила со своей любимой бабушкой, в старой маленькой квартирке на окраине города. Бабушка была стара, плохо видела и хромала на одну ногу, но все же заботилась о внучке как могла, баловала свежими булочками, посыпанными сахаром, горячими бутербродами и лимонадом. Это было спокойное и сытное время.

Но после ее смерти жизнь девочки изменилась. И вместо хлеба и сладостей, отныне она питалась лишь изредка, плохо очищенным ее неумелыми детскими руками, недоваренным картофелем и макаронами. Продукты привозила раз в месяц тетя, она же научила Киру готовить из них хоть что-то.

«Ничего сложного. Насыпать в кипящую воду горсть макарон и помешивать пять минут на слабом огне» – это была молитва Киры в последние месяцы, только она помогала ей выживать в этом страшном месте. Но макароны очень быстро заканчивались.

Когда тетя навещала племянницу в последний раз, ее живот был еще еле заметен, но теперь, наверно, он раздулся, как тыква.

– Скоро оттуда выйдет ребенок, – объясняла она Кире.

А может это уже произошло, поэтому она уже так давно не приходит к ним в гости.

Вкусный запах сыра и колбасы прогнал последние остатки сна девочки. Она еле выбралась из старого покрывала, в котором обычно спала.

От воспоминаний о еде, о ее прошлой беззаботной жизни по щекам Киры вновь потекли слезы. Она, не всхлипывая, чтобы не выдать себя, зная, что ей нельзя появляться даже в коридоре, когда к маме приходят ее друзья, проползла за одним из кресел в зале и, неспешно, протянула руку к столу. Тут ее и поймал Толик.

Дальнейшее Кира помнила плохо. Отрывками – что ее куда-то тащат, она пытается закрыть голову руками. Голод, боль и страх смешались в один горячий комок.

Она проснулась лишь под вечер от строгих ясных голосов. Может, тетя все-таки вспомнила про Киру и прислала кого-то из знакомых передать макароны для нее? Девочка тут же представила, какие они на вкус – желтые, горячие, каждый завиток ароматнее предыдущего.

Кира снова поднялась, тесная комната была покрыта темнотой, единственным ориентиром был свет, который просачивался из-под двери в прихожую. Голова почему-то болела, но девочка все же собралась с силами и открыла дверь.

В прихожей почти сразу наступила тишина. Две женщины с аккуратно убранными волосами, в строгих пиджаках замерли посреди оживленного разговора, одна испуганно прикрыла рот ладонью.

Кира искала глазами маму. Та сидела все в том же в халате на табурете, с тапочками на голые ноги. Выглядела она как обычно, но все же что-то было не так. В глубине глаз читался… страх? Кира испуганно попятилась назад.

– Нет-нет, не бойся! – вдруг поспешно произнесла одна из женщин, та, что быстро успела скрыть свой удивленный возглас при виде девочки ладонью.

Ее голос оказался на удивление мягким, а строгое лицо теперь испуганно улыбалось. Она протянула руки:

– Ты у нас Кира, верно?

Та кивнула и вновь посмотрела на маму. Наташа смотрела в пол, руки ее были сжаты в кулаки.

– Мы пришли за тобой. Сегодня ты пойдешь с нами, – сказала вторая женщина. – Твоя мать должна немного… – она осмотрелась вокруг с еле скрытым осуждением, – здесь прибраться. А мы тебе дадим чистую одежду, накормим.

Кира, все еще прижимающаяся до этого к стене, поддалась тут же вперед.

– Макаронами? – у нее был тихий голос, но женщины все же услышали.

– Ну, если ты так хочешь, – улыбнулась та, у который был мягкий голос.

Кира поспешно потянулась за курткой, но резко вздрогнула от крика.

– Да какого хрена! – мать девочки ударила кулаком в дверь и вскочила. – Поманили тебя едой, а ты и повелась. Ты никуда не пойдешь! Не для этого тебя мама оставила мне.

Она хотела уже схватить дочь, но дорогу ей преградили.