Продолжаю упражняться, вспоминая приобретённые в юности навыки.

Когда-то я занималась танцами. Закончила детскую хореографическую школу. Но вот дальше…

Дальше я терпела. Многое. Отца алкаша, а потом издевательства в детдоме. Да, мама умерла, отца лишили родительских прав, и я в двенадцать лет оказалась в детском доме. Уже бывалые одногодки издевались надо мной. Я пряталась от них, терпела, отпора не давала. Маленькая Кристина была тихой, скромной, но далеко не незаметной. Это потом меня просветила одна старшая девочка, Алина: они завидуют твоей красоте. Мне было смешно, ведь я себя такой не считала. А она подвела меня к зеркалу и спросила, что я вижу.

– Девочку, – ответила я.

– Какую?

– Испуганную.

– Не то, – улыбнулась Алина, – какая ты всегда, а не сейчас?

– Обычная.

– Да нет же, опиши себя как со стороны.

– Волосы светлые, глаза голубые, губы…

– Какие?

– Розовые.

– А форма? Размер?

– Бантик. Большие… пухлые.

– Вот, Кристинка. Многие за такую внешность убили бы, – фыркнула она. – Красотой нужно уметь пользоваться. У каждой девушки, женщины она есть. И дело не во внешности, с этим не всем везёт, как тебе, дело в умении преподнести то, чем наградила тебя природа.

Я запомнила эти слова на всю жизнь. И еще много лет дружила с Алинкой. Пока ее не нашли с передозом в дорогом отеле. Видимо, все же своей красотой она пользовалась неправильно.

Выпустившись из детдома, я не вернулась к отцу на свои законные квадратные метры. Их я получила позже, похоронив своего никчемного родителя.

Выпустившись, я захотела получить вышку, связанную с танцами. Не получилось. Не поступила. Мне сказали, что у меня недостаточно данных. Меня это, конечно, зацепило, но не остановило. Я сделала свою первую татуировку, балерину на руке, и продолжала совершенствоваться уже сама – разные стили, направления. Мне нравилось, это была моя страсть… я же сильная, твою мать, я сильная! Только несдержанная. Надо научиться. Надо терпеть. Раньше же умела.

Провалившись в хореографическом, я пошла в педагогический. Получила койко-место в общежитии. Работала. Твою ж мать, где я только не работала! Но самое прибыльное место оказалось в клубе, где я сначала трудилась официанткой, а потом управляющий заметил, как я танцую однажды после смены. И мне предложили пройти кастинг. Я прошла. Девятнадцатилетняя, невинная девчонка. Утром училась, а по вечерам работала, развлекая толстосумов.

Нет, это был не стриптиз, я б не согласилась. Просто танцы, сценические выступления в костюмах. Да, предлагали многое и разное, когда наши номера заканчивались…

Вот там я однажды и познакомилась с ним. Нет, он не вел себя нагло, по-хамски, ничего низменного не предлагал. Просто сказал, что я ему очень понравилась. Что я красивая.

Первая, черт ее дери, любовь. Редко у кого она счастливая в итоге. И редко у кого она с такими последствиями, как у меня.

Виню ли я его сейчас? Да, конечно, виню. Но себя больше. Раньше надо было снимать очки, тем более работая в подобном месте.

Из клуба я ушла. Точнее меня выгнали…

Долго я приходила в себя. Очень. В тот момент я уже переехала в доставшуюся мне по наследству квартиру и как-то днем случайно встретила девочку, с которой мы когда-то учились в хореографической школе. Она на днях открыла детскую студию танцев, и ей нужны были учителя. Это предложение было мне так вовремя, так нужно мне в тот момент. Да еще платить обещали неплохо. А я тогда, можно сказать, бедствовала, на еду даже не хватало.

Конечно, согласилась. И там уже другие знакомства, другие связи. Из простого учителя я вскоре превратилась в руководителя и уже больше занималась не обучением, а общественной деятельностью студии, которая с каждым годом становилась все популярнее и популярнее.

Я стала частым гостем на светских мероприятиях. Вот на одном из таких я и встретила Игоря.

Уже не такой молодой. Но красивый, воспитанный, умный. Богатый. Успешен и хорош во всем… Плохой из него был, пожалуй, только отец. Воспитанием своих детей совсем не занимался.

Но об этом я узнала значительно позже.

Тишина и темнота. Темнота и тишина. Это ужасно. Это мучает, терзает, грызёт изнутри. Нет, я долго так не выдержу. С ужасом понимаю: хочу, чтобы кто-нибудь ко мне пришел. Неважно зачем. Пусть Борька приходит уже наконец. Не могу больше…

Клянусь, я уже готова выть громче и жалобней Алешки.

Алешка… Как он там, мой маленький, бедный мальчик? Он же все чувствует, он переживает, нервничает. Скучает по мне… если, конечно, живой…

Неожиданно включается свет. Затем я слышу, как открывается дверь. Вздох неожиданного облегчения, хотя глазам жутко не привычно, свет раздражает чувствительную сетчатку. Забираюсь на матрас, жмурюсь и жду.

Борька. И приходит не с пустыми руками. В руках две большие коробки.

– Привет, Крис, ну что, одиночество привело тебя в чувство? – спрашивает он весело. Прячу сжатый кулак за спину и с кивком отвечаю:

– Привели.

– И как, мириться будем?

– Будем, – кротко отвечаю я.

Боря подходит ко мне, одну коробку он ставит на матрас, с другой на руках садится рядом со мной.

– У меня для тебя подарок. Видишь, как я тебя балую, а ты меня бутылкой огреть хотела… – он внимательно смотрит на мою губу, тянет руку и прикасается, блядь, так аккуратно, словно боится сделать больно. Словно не он бил. И я все равно дергаюсь и цокаю, зажмурив глаза. – Прости. Но ты сама виновата. Пойдем в душ, тебе надо помыться.

Его радушие немного пугает. Хотя… ширнулся небось, вот и ласковый.

Чтобы снять путу, Боря наклоняется, а потом, прихватив коробку, которую он держал на коленях, ведет меня за руку к двери. Тянусь, хочу взять полотенце, но он мне говорит:

– В душе есть сухое и чистое.

За дверью нас ждет Юрасик. И я сразу же чувствую что-то неладное – вот волнуется сердце, и все. В душевой это ощущение усиливается, хоть мы здесь находимся вдвоём. Борька обрабатывает мою губу перекисью и какой-то мазью до противного заботливо и аккуратно. После снимает с меня футболку и долго смотрит на мое бедро. Опускаю взгляд, как и думала – огромный, уже цветущий синяк.

– Бедная моя, непослушная девочка, – он садится на корточки, гладит пальцем им же ударенное место, а потом прикасается к нему губами. У меня в душе творится нечто невообразимое. Потому что я ни хрена не понимаю! Вот что он делает? Жалеет? Наслаждается?

Боря включает душ, в буквальном смысле заставляет меня помыться. Сам стоит, наблюдает. Не раздевается, не делает попыток приблизиться. Просто смотрит.

Меня это настораживает еще больше. Но я моюсь молча, стоя к нему спиной. А когда заканчиваю, меня обнимают, укутывая в полотенце.

– Вытирайся насухо.

Хмурюсь, но слушаюсь, при этом наблюдая, как Боря берет с полки расчёску. Подходит ко мне и начинает расчёсывать ею мои мокрые волосы. Местами неумело, отчего больно. Но так старательно, твою мать, так заботливо. Даже как будто наслаждаясь процессом.

– Это же натуральный твой цвет? – спрашивает он. Я киваю. – Охренительно красиво.

Закончив, Борька открывает принесенную с собой коробку. В ней одежда. Сначала вижу шёлковый халатик, потом белье. Нижнее. Ярко-красное…

– Надевай, – со слащавой улыбочкой повелевает Боря. Но, по сути, это он сам одевает меня: садится на корточки, растягивая резинку трусиков… И тут я понимаю: белье не совсем обычное. Твою ж мать!

На том месте трусов, которое должно прилегать к промежности, красуется дырка. Не случайная, а так и задуманная. Лифчик под стать трусам, по сути, это лишь его скелет – с «косточками» и бретельками, вместо чашек – пустота. Белье Борька явно покупал в секс-шопе.

Цепкий взгляд его затуманенных глаз – не удивляюсь, Борька точно под дозой – водит по моей груди. Ликующе так, довольно. Ему нравится то, что он видит.

Потом он надевает на меня халатик, он до неприличия короткий, но все же большую часть закрывает. Я автоматически запахиваю его, прикрывая наготу, которую не прикрыло эротическое белье.