На тучных полях междуречья Итиля и Днепра, сменивших превращенные засухой в пустыню земли близ озера Челкар, ослабевшие кони нагуляли силу, на курдюки овец вернулся жир, под сводами ханских шатров появилась дорогая посуда и серебряные украшения, а в руках воинов зазвенели дамасские клинки. А поскольку сытому коню и хорошо вооруженному всаднику сподручней воевать, вместе с новой родиной печенеги обрели могущество, став силой, с которой пришлось считаться и хазарам, и Руси, и даже горделивому Царьграду.

Впрочем, сила и могущество имеют цену лишь в том случае, если достигаются не для сиюминутной выгоды, а для обеспечения лучшей доли будущих поколений, а доля эта становится действительно лучшей только тогда, когда эти поколения, зная цену отцовским трудам, стремятся их плоды не только сохранять, но и приумножать. Вот потому-то печенеги с малых лет приучали сыновей к седлу, а жеребят к уздечке, и потому первыми на тое у Кегена состязались двенадцати-тринадцатилетние мальчишки на жеребятах-двухлетках.

Что за зрелище для гордых отцов и счастливых матерей! Что за повод для разговоров! Даже хан Камчибек забыл свою привычную невозмутимость. Еще бы! Ведь честь рода Органа защищал не кто-нибудь, а его первенец Улан, верхом на гнедо-чалом Бурыле, сыне Лютоборова Тайбурыла и гнедой кобылицы.

Все новгородцы, включая Торопа, болели за мальчишку, Белен, как самый азартный, даже поставил заклад, благо, стрый Вышата не возражал. В самом деле, новгородский боярин мог быть почти спокоен за свое серебро: и всадник, и конь заслуживали доверия. Чай, держаться в седле Улана обучал сам хан Камчибек, а коня любимому внуку выбирала госпожа Парсбит. Рассказывали, что когда гнедой кобылице пришло время рожать, Владычица сама отправилась к ней на пастбище, сама разрезала пузырь и приняла жеребенка, сама растила и обучала его до тех пор, пока не пришло время примерять на спину седло.

Улан, впрочем, заставил своих болельщиков поволноваться. Первые несколько кругов он неизменно шел третьим или даже четвертым, придерживая рвущегося вперед разгоряченного Бурыла и пропуская своих более нетерпеливых сверстников. Но зато, когда настало время последнего рывка, а у простодушных торопыг, гнавших своих коней на пределе возможностей, уже не осталось ни сил, ни воли, хитрец отпустил поводья, и его конь понесся так, что со стороны показалось, будто у него, словно у легендарного тулпара, выросли крылья.

Старый Кеген лично вручил награду юному герою, а своему внуку Колчко, который сначала вырвался вперед, а в итоге пришел лишь четвертым, попенял на безрассудство:

– Побеждает не самый быстрый, а самый дальновидный! – сказал он.

– Не тужи, владыка! – успокоил старика хан Камчибек. – У тебя растет сын. Пройдет десять лет, и победителем этой скачки станет уже он.

– Я это уже вряд ли увижу, – печально улыбнулся старый хан. – Разве только, подобно деду Коркуду, расстелю на водах Итиля ковер и стану играть на домбре, чтобы костлявую обмануть!

Пока Улан любовался наградой, роскошной, совсем как у взрослых, украшенной серебром и эмалями упряжью, великие и малые ханы поздравляли его отца. В числе прочих со словами приветствия подошел и великий Куря.

– Неплохую смену вырастил ты, Органа-ветер! – любезно улыбнулся он. – Такого удальца можно хоть завтра отправлять в поход!

– Придержи поводья, сын Церена, – усмехнулся хан Камчибек. – Вот минет Бурылу шесть лет, тогда и можно будет говорить о каких-нибудь походах!

На лице хана Кури появилась озабоченность:

– Очень жаль, очень жаль! – зацокал он языком. – Юному егету, небось, не терпится стать героем. И случай вскорости может представиться такой, что грех упустить.

– Какой такой случай? – приподнял бровь его собеседник.

– Ну как же, говорят, ты с Приемышем на пару большое войско собираешь. Весь той об этом гудит!

Тороп отметил, что при этих словах по лицу наставника пробежало облачко досады. Похоже, кто-то из его собеседников обладал чересчур длинным языком, или дело не обошлось без шептуна-соглядатая.

Хан Куря, меж тем, как ни в чем не бывало продолжал:

– Я вот о чем хотел тебя, сын Ветра, спросить. Если ты собираешь большой поход, может, у тебя и для моих людей местечко найдется? Или добычей делиться жалко?

– Что добыча, – усмехнулся хан Камчибек. – С тобой, доблестный сын Церена, я бы и славой поделиться не пожалел. Да только, ты же знаешь, – сын Ветра выдержал паузу, чтобы подчеркнуть значительность того, что будет сказано далее, – если я на кого и пойду, то только на хазар. Должок у них есть! Помнишь?

Хану Куре пришлось отвести в сторону взгляд. Все ханы знали, что пять лет назад он предпочел запятнать свое имя обвинением в трусости, дабы оставить за собой сытное, вольготное жилье и влиятельных друзей. Нынче времена изменились, следовало искать новых друзей, и потому можно было пойти на очередное предательство.

– Да разве я хазарам друг? – притворно удивился хан. – Соседи они мои ближайшие. («Мзду небольшую платят», – подумал про себя Тороп) А так никакой дружбы между нами нет!

– И ты пойдешь на них походом?

– А почему не пойти? Особенно если ты, хан Органа, позовешь! Мы, чай, с тобой того и гляди породнимся! Твой младший-то брат, Аян, смотрю, жить не может без моей Гюлимкан, и в гости нас с ней зазвал, и нынче ни на шаг не отходит. Похоже, дело к свадебному тою идет!

У Торопа, да и не только, у него брови незаметно уползли куда-то далеко на лоб. Мерянин, конечно, пока мало смыслил в делах любви, но, по его скромному разумению, все происходило с точностью до наоборот!

Но хан Камчибек остался невозмутим.

– Это тебе мой брат сказал? – поинтересовался он.

Хан Куря лукаво улыбнулся:

– Твой брат силен и удал, как подобает настоящему пахлавану, однако перед Гюлимкан он робеет, как сущее дитя!

– Я могу с ним поговорить, – предложил старший Органа.

– Да уж ладно, что там, – небрежно махнул рукой самоуверенный сын Церена. – Я лучше сам его напрямик спрошу. А ты пока растолкуй ему, какими благами сулит нашим племенам его выбор!

Куря понизил голос, но его по-прежнему слышали все.

– Твои храбрецы да мое золото покорят всю степь. Создадим державу, которая не снилась даже сынам Тогармы. Объединимся с Русью и разгромим хазар, а потом захватим хазарские степи и двинем походом на Русь!

Когда сын Церена неспешно и важно удалился, люди, близкие роду Органа, долго стояли, пытаясь осмыслить серьезность высказанных предложений. Первым молчание нарушил Лютобор, во время разговора усердно делавший вид, что помогает Улану разобраться с новой упряжью.

– Сколько у него людей? – спросил он у старшего брата, все еще следившего взглядом за перемещениями отбывшего соседа.

– Не менее трех тысяч, – рассеянно отозвался Камчибек, думая о чем-то своем.

Он еще какое-то время постоял, силясь отыскать растворившегося в толпе Курю, затем вдруг резко повернулся:

– Ты что, хочешь заключить с ним союз? Тогда на нашу помощь не рассчитывай!

Русс спокойно выдержал горячий, возмущенный взгляд брата, а затем горько усмехнулся:

– Я просто прикидываю, сумеем ли мы отбиться, в том случае, если ответ Аяна его не удовлетворит.

Надо сказать, что ля своих опасений Лютобор имел немалые основания, и Тороп лучше других знал, какие.

Несколько дней назад накануне отъезда русс, помимо обычного утреннего урока, решил погонять своего отрока еще и на закате: похоже, с мечом в руке ему лучше думалось. Урок походил на десятки таких же: льющийся по спине пот, вытоптанная трава под босыми ногами, песок на зубах, хмельное ощущение полета внутри и стайка мальчишек в стороне. Завтра те приемы, которые приметят внимательные глаза младших сыновей хана Камчибека и их ровесников, будут повторены и закреплены во время игры.

Тороп плохо воспринимал звуки окружающего мира: свист и треск летающих вокруг и сшибающихся деревянных мечей оглушал не хуже веселого перестука топоров зимой на просеке, да и юные зрители вопили так, будто все происходило всерьез. И тем удивительнее и невероятней показался ему прорвавшийся сквозь эту кутерьму звук: над степью летела песня.