Волк и Пардус, ибо в Булгаре Лютобора успели прозвать именно так, два хищника одинаково красивых и опасных. Кто кого? Тороп, понятно, не видел, как сражается против волка пардус, но однажды зимней порой ему довелось наблюдать, как решают какой-то лесной спор волк и рысь, пардусова ближайшая родня.

Ох, и натерпелся же он тогда страху! Рев и рык, не приглушенный, как летом, листвой, похоже, слышали даже небеса. На взрытый, перемешанный с кровью снег хлопьями падала серая шерсть. Страшные когти и клыки рвали и кромсали живую плоть, превращая в кровавое месиво морды и загривки, раздирая в лоскутья уши, чая добраться до незащищенного ребрами и хребтом, белого у обоих, одинаково подведенного от голода брюха…

Чем закончился тот спор, Тороп не ведал. Радуясь, что его не заметили, он со всех лыж тогда пустился наутек. Чем окончится сегодняшнее противостояние старался даже не думать, боясь, как тогда на корабле, неосторожной мыслью навлечь на голову наставника зависть темных богов.

Прошло уже немало времени, а единоборцы все кружили по полю, как два канатных плясуна, балансируя на грани между жизнью и смертью, завораживая зрителей, опасным совершенством движений. На спинах бугрились могучие мышцы, от напряжения вздувались под кожей жилы, полуобнаженные тела постепенно покрывали пыль и едкий пот. Но ни один не брал верх.

Впрочем, нет. Тороп ясно видел, что его наставник пусть на малую толику, но быстрее второго Гудмундсона. И эта быстрота зависит не столько от силы и упругости натренированных мышц, сколько от ясности ума и от незаменимой как на игральной доске, так и на бранном поле способности продумывать свои действия на несколько шагов вперед. Вот только воспользоваться своим преимуществом русс почему-то не спешил. Он крепко держал оборону, одну за другой отражая бешеные атаки юта, и даже пару раз позволил себя достать, вызвав бурное ликование гудмундовых людей.

От Торопа не укрылось, что в тот миг, когда ютский меч, пройдясь по обнаженной груди русса, оставил кровавую борозду, боярышня в ужасе закрыла руками лицо. Новгородские парни недоуменно переглядывались, не понимая, чего Лютобор ждет, и нагло ухмылялись, отпуская издевательские замечания, торжествующие хазары. И только Вышата Сытенич и дядька Нежиловец, стоя чуть в стороне от дружины, невозмутимо поглаживали сивые бороды, и спокойно щурился на солнце примостившийся у ног боярышни золотистый Малик.

Вот ютский меч с лязгом прополз по клинку Дара Пламени до самой рукояти, крестовины сцепились друг с другом, и бойцы застыли, как два изваяния, в чудовищном усилии вдавливая друг друга в землю. Кто кого? Упрямый, как зверь, давший ему имя, Волк, ухитрившись оторвать от земли одну ногу, попытался подсечь русса, лягнув его под колено, но прием пропал впустую: Лютобор стоял слишком далеко. Поединщики разом отпрыгнули в противоположные стороны, и схватка возобновилась. Ют полоснул мечом понизу, и на этот раз метя по ногам. Лютобор с места взвился в воздух в великолепном кошачьем прыжке – кое-кому показалось, что на миг он даже завис над землей, – затем приземлился, едва ли не на голову соперника.

Датчане возмущенно заорали, а Эйнар Волк, мячиком перекатившись по земле, быстро вскочил на ноги и перешел в такое яростное и стремительное наступление, что со стороны это выглядело так, будто он твердо вознамерился вышвырнуть противника за пределы поля и сбросить его в Итиль. Но и этой попытке пробить брешь в обороне русса суждено было провалиться. Лютобор с легкостью отбил несколько ударов, а затем отбросил датчанина, довольно ощутимо смазав его свободной левой по губам, и вновь занял оборону в ожидании новых бросков.

Вот теперь Тороп понял, что его наставник задумал, вспомнив разговор с Тальцом, в котором новгородец назвал Эйнара берсерком. Слов нет, очень немногим из тех, кому выпала недоля встретить в бою воина, одержимого духом медведя или какого другого опасного хищника, удается выжить. В своем исступлении грозный берсерк не страшится смерти, не чувствует боли от ран и наносит удары с удесятеренной силой. Однако овладевающее им священное безумие может обернуться и против самого одержимого, особенно если он встретится с не менее бесстрашным, но хладнокровным и расчетливым противником.

Таким противником и был Лютобор. Русс отлично сознавал, что, в отличие от единоборства на кораблях, не имеет ни малейшего права на ошибку. И потому он не обращал никакого внимания на безудержную ярость противника, пропуская мимо ушей все оскорбления и поношения, которыми осыпал его ют. Он ждал: ждал, когда у Гудмундсона закончится его далеко не безграничное терпение, когда ему надоест тратить впустую силы и злость, когда он утратит осторожность и допустит ошибку. Всего одну…

И настал такой момент, когда у Эйнара Волка гнев окончательно возобладал над рассудком. Глаза его сделались белыми от бешенства, на губах выступила пена. Перехватив поудобнее рукоять, викинг с боевым кличем устремился вперед, надеясь, что на этот раз проклятый русс от него не уйдет. Этого-то Лютобор и ждал и потому удовлетворенно усмехнулся, встречая летящий на него живой таран. Отступать он не стал, просто в последний миг слегка отодвинулся в сторону, пропуская одержимого юта вперед. Слишком сильно разогнавшийся, тот, как и следовало ожидать, потерял равновесие, и в этот момент Лютобор нанес удар.

Дар Пламени нашел живую плоть, и небо Булгара потряс звериный вопль. Эйнар Волк лежал, скорчившись, на земле и пытался унять толчками вытекающую из глубокой раны кровь: вместо того, чтобы снести противнику голову, русс ударил его в бедро. Рана была тяжелой, но не смертельной. Если бедолага не умрет сразу от боли и потери крови, при хорошем уходе сможет через какое-то время ступить на борт боевого корабля, разве что будет недостаточно быстроног.

Толпа разразилась многоголосным ликующим криком, в котором безнадежно потонули горестные стоны датского хирда и негодующие вопли хазар: булгары, сувазы и печенеги вместе со славянами радовались победе русса, а еще больше – поражению ненавистных хазар.

Тороп тоже вместе со всеми размахивал руками и вопил что-то маловразумительное. У него-то причин для веселья было куда больше, чем у других. Конечно, Булан бей был все еще жив, и Даждьбог весть каких пакостей от него еще стоило ожидать. Однако победа Лютобора доказывала Торопову правоту, а стало быть, не придется Вышате Сытеничу платить беззаконную виру, не придется отдавать верного холопа на глумление и муку. А что до мести – придет час и для нее.

Лютобор, бледный, облитый потом, как водой, стоял в середине круга, жадно хватая воздух ртом. Его взгляд рассеянно блуждал по толпе, словно все еще не в силах преодолеть невидимую границу, отделяющую судебное поле от мира людей, а может быть, так оно на деле и было.

И верно, то был добрый знак, что первым эту границу пересек не человек, а зверь, ибо каждому известно, что животные, которых не коснулась скверна, одинаково зрячи во всех трех мирах. Пятнистый Малик первым сообразил, что его разлуке с хозяином пришел конец и что теперь никто не сможет ему запретить открыто выказывать свою любовь и преданность.

Пардус рванулся вперед, а вслед за ним на поле оказалась не успевшая отпустить цепочки Мурава. Увидев, что на нее смотрит весь Булгар, боярышня покраснела до корней волос. Но отступать было поздно, да она и не привыкла. Подойдя к воину, девица поясно ему поклонилась и во вновь наступившей тишине произнесла приличествующие такому случаю слова благодарности. Затем протянула руку к кровавой отметине, оставленной датским мечом у него на груди.

– Позволь рану утешить!

Таких ли слов ждал от нее русс.

Равнодушно подобрав меч викинга, он повернулся к его соплеменникам:

– Этот воин храбро сражался, хотя дело, которое он защищал, и было неправым. Помогите ему, если сможете, ибо я не хочу его смерти.

Затем, чуть шатаясь, направился к месту судьи.

– Признает ли достопочтенный посол свое поражение? – спросил он хана Азамата. – Или, может быть, теперь желает сразиться со мной сам?