Я стиснула зубы, сдерживая колкие слова, готовые сорваться с губ. Пришлось молча терпеть болтовню Эленаис, пока мы не доехали до северо-восточной окраины столицы.

На горизонте растянулась равнина Сен-Дени, окруженная мрачным бастионом северного пригорода Парижа. Мы доехали до больших ворот досмотра, возле которых собирали налог на въезд в город: наш конечный пункт.

– Ворота Казни, – объявил Монфокон. – Ожидайте меня, пока я буду вести переговоры о въезде. Даже с королевской печатью оформление документов занимает некоторое время.

Он пустил лошадь галопом к закрытой железной решетке, у которой дежурили вооруженные алебардами стражники.

Не в силах больше выносить щебет Плюминьи, я сильнее прижала икры к бокам Тайфуна, чтобы отъехать подальше, и нечаянно очутилась возле повозок, выстроившихся в ряд одна за другой. Взгляды арестантов ужалили меня. У многих глаза опухли и покраснели от пыток в версальских застенках.

Я слышала ропот, хриплый от холода, злобы и страха:

– Это она…

– Оруженосец, спасшая Короля…

– Предательница, убившая Тристана де Ля Ронсьера…

Неожиданно чей-то плевок попал мне прямо в глаз. Ослепленная, я резко натянула поводья. Тайфун встал на дыбы, тяжело повалив меня на затвердевшую от заморозков землю.

– Думаешь, ты лучше нас? Ошибаешься! – проревел чей-то голос, наполненный ненавистью. – Спасла тирана в надежде на трансмутацию? Признавайся! Гореть тебе в аду, шлюха!

Приглушенное бормотание перешло в яростный лай. Дождь из плевков обрушился на меня, густо размазываясь по лицу и стекая клейкой слизью по волосам.

– Сука!

– Дрянь!

– Потаскуха!

– Лизоблюдка мертвых!

Вокруг меня не было ни одного солдата, который мог бы вмешаться: эти люди на жалованье у Мелака, а Главный Конюший предупредил: они и пальцем не пошевелят, чтобы помочь нам.

– Довольно! – раздался женский голос, властный тон которого заставил стихнуть крики толпы.

Вытерев лоб рукавом, я подняла глаза. Передо мной стояла высокая женщина с длинными, светлыми волосами, развевавшимися на ветру. Ее руки тоже были связаны за спиной, как у других арестантов, но эта поза не умаляла величия незнакомки. Напротив, женщина выглядела победоносно, как безрукая сирена, украсившая нос самого гордого галеона.

– Оставьте ее, – приказала она своим товарищам по несчастью. – Перестаньте вести себя как негодяи. Не забывайте, что вы – лучшие представители провинциального дворянства. Несмотря на все оскорбления, нанесенные нам, Нетленный не сможет отнять у нас титул.

Я поднялась на ноги посреди тишины, не зная, что сказать этой пленнице, чью судьбу я предрешила, спасая Короля.

– Спасибо, Мадам…

– …Бланш де Ля Ронсьер, – закончила она.

Я съежилась.

Эти пепельно-русые волосы…

Эти бездонные голубые глаза…

И прежде всего это надменное выражение лица, одновременно решительное и меланхоличное…

Эта женщина – портрет Тристана, моей самой пылкой любви и самой трагической ошибки.

Передо мной возвышалась его мать!

– Я… я сожалею… – Слова сами собой сорвались с моих уст.

– О чем? – Женщина вздернула подбородок. – Победители не просят прощения. Извинялся ли волк за то, что загрыз ягненка, или орел за то, что набросился на кролика?

В моем помутненном сознании создалось впечатление, что через слова Бланш я слышу Тристана. Его веру, которая делала силу единственной добродетелью. Его волю к власти, которая сокрушала все на своем пути. Поэтому я остановила возлюбленного до того, как он взошел на трон. Его жажда к власти была бы куда безжалостней, чем власть Нетленного.

– Закон сильнейшего – всегда лучший! – чеканила фразы мадам де Ля Ронсьер. Суровость ее высказываний контрастировала с гармонией лица, красота которого не померкла с годами. – Ты, Диана де Гастефриш, оказалась сильнее моего сына. Сильнее всех нас, собравшихся здесь. Поражение – удел слабых. Я не прошу пощады.

На бледно-голубых губах появилась улыбка. Эта женщина – мозг заговора де Ля Ронсьер. Она – олицетворение всего, что я ненавидела: высокомерие сильных мира, для которых люди – всего лишь скот.

Но невозмутимость приговоренной к смерти потрясла меня. Сильный характер напомнил мою мать, хотя эти две женщины сражались за противоположные цели.

– Нет, я не прошу пощады, – повторила мадам среди почтительного молчания пленных. – Прошу только выслушать. Мне нужно сказать несколько слов от имени Тристана. Несколько слов, которые изменят все.

Кровь застыла в жилах.

О чем она хочет сказать?

Неужели ей известна моя тайна?

Тристан знал, что я простолюдинка, но поклялся, что никому не расскажет, пока не женится и не трансмутирует меня.

А что, если он солгал?

Что, если он рассказал обо всем матери в письме?

Что, если она хочет шантажировать меня, чтобы спасти свою жизнь?

Мне совершенно необходимо узнать правду и любой ценой сохранить свою.

Я отряхнулась от грязи, поправила липкие волосы и медленно направилась к повозке, не отрывая взгляда от пленницы.

Молчание толпы внезапно приобрело подобие религиозного ритуала – будто я шла по проходу церкви мимо людей к женщине, которая могла бы стать моей свекровью.

Бланш де Ля Ронсьер склонилась над краем повозки, умудряясь даже в нищем наряде и в кандалах сохранять изящество.

– Слушаю вас, – прошептала я.

– Я знаю, кто ты. – Ледяные губы коснулись моей щеки.

Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Стало трудно дышать.

Я приподнялась на цыпочках, приблизив свое ухо к губам женщины, чтобы никто не услышал ее слова.

– Ты – аристократка, более амбициозная, чем я. Готовая на все ради трансмутации… – Из меня вырвался вздох облегчения: я в безопасности! Однако она не закончила: – …я тоже готова пойти на все, чтобы помешать тебе обрести вечную жизнь. До конца жизни помни мои последние слова: я проклинаю тебя! Тристан вернется, чтобы отомстить за меня!

Прежде чем я успела отвернуться, жуткие слова Бланш де Ля Ронсьер превратились в укус дикого зверя: ее зубы сомкнулись на моей шевелюре, вырвав из меня крик боли вместе с густым клоком волос.

ОКРАШЕННАЯ БАГРОВЫМИ ОТБЛЕСКАМИ ЗАКАТА, виселица Монфокон[17], казалось, поднялась из преисподней.

Это было гигантское кубическое строение из сорока каменных колонн, между которыми размещались широкие поперечные балки на двадцати последовательных ярусах. Сотни ниш, разбросанных по сторонам, напоминали пустые, разинутые пасти, ожидавшие своей порции пищи. Возвышаясь на вершине холма, конструкция доминировала над панорамой всего города, открывая вид на триста шестьдесят градусов вокруг.

В окружении вооруженных солдат у ее подножия скопился черный, необъятный поток зрителей. Такого количества людей я никогда в своей жизни не видела. По сравнению с Парижем Версаль казался небольшим провинциальным городком. Эспланада и прилегавшие улицы были переполнены настолько, что закрывали мостовую.

С высоты деревянной трибуны, установленной у виселицы, где я находилась вместе с товарищами-оруженосцами, нельзя было разглядеть лица, обращенные к нам. Они превратились в тысячи бледных, безымянных пятен.

– Какое облегчение для тебя находиться далеко, вне досягаемости их плевков, не так ли? – злорадно прошептала Эленаис.

Попытка избежать ее общество обернулась для меня катастрофой. До сих пор скальп ныл от боли.

– Заговорщики-аристократы ненавидят тебя – спасительницу Нетленного. Да и бедняки вряд ли испытывают больше любви. Ах, как, наверное, тяжело, когда все вокруг желают твоей смерти!

– Послушай, Эленаис, Король просил нас зарыть топор войны и объединиться ради общей цели.

Между шелковыми змейками волос из глаз девушки сверкнули золотые молнии.

– О! Притворюсь, что мы помирились, – прошипела она. – Но никогда не прощу тебе того, что ты читала мои письма.