– Поди прочь от меня с этой своей дрянью, а не то я засуну её тебе в задницу, да так глубоко, что она станет звенеть всякий раз, как тебе вздумается почесать свою дурацкую башку!

Я выпалил всё это на одном дыхании, ожидая, что шут ответит на мою резкость каким-нибудь крепким словцом. Но он, однако, совсем на меня не обиделся. Взял да и расхохотался. И в звуках его смеха я отчётливо различил нотки сочувствия.

Вволю повеселившись, он скорчил серьёзную мину и заявил:

– Тебе выпить не помешает, вот что. – И снова он меня удивил, заговорив на сей раз без всяких своих ужимок, а вполне серьёзно, как мужчина с мужчиной.

Я уныло кивнул:

– Точно. Но где взять?

– Умеешь хранить тайны? – Он опустился на солому возле меня и заговорщически подмигнул.

Я вспомнил о своём происхождении, о тех обвинениях, которые мне так давно хотелось бросить в лицо всем этим благородным сэрам, и уверенно кивнул:

– Ещё как!

Шут поверил мне на слово.

– Тогда пошли!

Поднявшись на ноги, он засунул погремушку за пояс, чтобы колокольчики своим звоном не выдали его местонахождение. Сделав несколько шагов к выходу из конюшни, он приостановился, видя, что я по-прежнему не двигаюсь с места, и призывно махнул мне рукой. Я подумал, что ничего не потеряю, если немного пройдусь с Одклеем, куда бы тот меня ни привёл. Делать мне всё равно было нечего, а зла или какого-нибудь подвоха я от него не ждал. Шут никогда ещё лично меня не высмеивал и вообще никак не задевал. У ворот конюшни стояло ведро с водой. Я наспех ополоснул в нём руки, чтобы не так воняли навозом, вытер их о свою одежду и заторопился вслед за Одклеем.

Шут пересёк просторный двор и привёл меня к дальней стене крепости. Я с замешательством следил, как он вцепился обеими руками в один из камней прочной кладки и с силой потянул его на себя. Сколько раз я, ни о чём не подозревая, проходил мимо этого участка стены, мимо этого камня, который, если приглядеться, слегка выдавался из ряда! Небольшая секция стены бесшумно скользнула в сторону на смазанных маслом петлях, и Одклей устремился в образовавшийся проём. Он сделал мне знак следовать за собой, и я с готовностью повиновался. Тут привычка к кривлянью заговорила в Одклее в полную силу: он поднялся на цыпочки и скользнул в темноту, виляя бёдрами. К моему немалому изумлению, я почти точно сымитировал его движения.

Мы зашагали вниз по узкой и крутой винтовой лестнице. Тут было так пыльно, а воздух оказался таким сухим, что у меня запершило в горле. Дышать стало очень уж тяжело, и я было замешкался, но через секунду-другую привык к этой странной атмосфере и ускорил шаги. Спустившись по лестнице, мы оказались в помещении, где я никогда прежде не бывал, в винных подвалах королевского замка! Я просто глазам своим не верил! Ряды бочек невероятных размеров, колоссальные стеллажи с бутылками тянулись вдаль насколько хватал глаз, и все эти сокровища никто не охранял. Наверное, потому, решил я, что вряд ли кто-то дерзнул бы красть напитки у самого Рунсибела. Один лишь шут на это отважился. Шутам ведь многое дозволено, что запрещено другим. Ну а я... Человек без роду, без племени, без титулов и земель, числящийся в оруженосцах у старика, выжившего из ума... Мне решительно нечего было терять...

Одклей и я пили в глубоком молчании. Он явно был не расположен к разговору, я же, почитая себя до некоторой степени обязанным занимать его беседой из чувства благодарности за угощение, решительно не мог придумать, о чём с ним говорить. Он ведь всего только шут. Что мне с ним обсуждать? Шутки и кривляния? Так что мы молча наполняли свои кружки и с удовольствием их опорожняли, наслаждаясь наступавшим опьянением.

Но странное дело, Одклей, чем дольше я на него глядел, тем менее походил на себя самого, придворного шута, – таким он стал серьёзным и даже грустным. Я поймал себя на том, что испытываю к нему что-то вроде непонятной жалости.

Но вы ошибётесь, если решите, что Одклей сделался с тех самых пор моим неизменным собутыльником. Ничего подобного не произошло. После того единственного совместного посещения подвала я никогда больше не бывал там в его компании. Более того, шут ни разу даже вида не подал, что у нас с ним имелось нечто общее, что нас объединяет некая тайна. Зачастую, кривляясь, по своему обыкновению, перед королём и придворными, он меня и взглядом не удостаивал, а если попадался мне на пути, то приветствовал всего лишь равнодушным кивком, как любого другого из оруженосцев. Словом, вёл себя так, будто мы с ним никогда не вступали ни в какой тайный сговор.

Но ведь секрет, который нас с ним объединял, существовал в реальности! Я не позабыл тайный ход в винный погреб, который указал мне Одклей. Время от времени я совершал одиночные набеги на королевские запасы спиртного и наносил им некоторый урон. Так сказать, топил свою досаду и скуку в вине Рунсибела. Никто об этом не догадывался.

Осмелюсь вам напомнить, что ранние свои годы я провёл в трактире, где худо-бедно научился разбираться в достоинствах горячительного питья. Я мог без труда отличить хорошее вино от дурного, даже несмотря на то что качественные напитки были в заведении Строкера большой редкостью, посетителей там потчевали почти исключительно дрянным пойлом. Одним словом, я вполне отдавал себе отчёт, что исчезновение некоторых из бутылок, содержавших в себе редкостные вина многолетней выдержки, вызовет в среде королевских виночерпиев такую тревогу, что Истерия содрогнётся от южных своих рубежей до северных и виновник пропажи будет в самом скором времени изобличён.

Чтобы не нарваться на подобные неприятности, я совершал хищения из одних только вместительных бочек с элем и мёдом. С меня и этого было вполне довольно. Один или два раза мне лишь чудом удалось не попасться на глаза слуге, посланному в погреб за вином и воспользовавшемуся для проникновения в него более традиционным путём, чем мой. Я бесшумно нырял за ближайший стеллаж или объёмистый мех и не дыша пережидал опасность в этом укрытии. К счастью, погреб был на редкость просторным, и потому риск нежелательных встреч оставался для меня минимальным.

Но вот наконец настал день выступления армии избранных против дерзостного Шенка. Вас наверняка удивит, что я не поддался панике. Не попытался скрыться из крепости, прихватив свои немногочисленные пожитки. Признаться, меня самого несколько озадачило спокойствие, с каким я встретил рассвет того памятного дня. Объяснить странное равнодушие, которое овладело мной, несмотря на мою природную трусость, я могу лишь одним – за тот год или два (строгого учёта времени я не вёл), что протекли с момента моего поступления на королевскую службу, я так пресытился бездельем, что готов был радоваться любому событию, которое внесло бы разнообразие в моё лишённое всякого смысла существование. Словом, я рад был хоть чем-нибудь развеять свою скуку. Дни и часы в стенах крепости стали для меня так тягостны, так меня утомили своим однообразием, своей неотличимостью один от другого... Прибавьте к этому ещё и вечные насмешки остальных оруженосцев, и вы поймёте, почему я нисколько не страшился предстоящей битвы.

Ну а кроме того, у меня созрел план, как избежать реальной опасности, если таковая вдруг возникнет. В случае чего, храбро размышлял я, мне придётся покинуть поле боя... То есть попросту удрать. Ну, в общем... отступить. Да что уж там, если надо будет, я помчусь прочь от неприятеля во все лопатки. А что мне терять? Кому в пылу сражения будет дело до какого-то оруженосца? Во-первых, если схватка и впрямь окажется жаркой, мало кто вернётся в крепость живым. Но если среди уцелевших и найдётся такой глазастый рыцарь или оруженосец, который заметит, как я удирал, я с самым невинным видом заявлю, что выполнял приказание сэра Умбрежа, велевшего мне обойти противника с тыла. Не мог же я, простой оруженосец, оспаривать распоряжения своего рыцаря. Ну а уж в том, что Умбреж не сможет свидетельствовать против меня, я ни секунды не сомневался. Поскольку, если сражение с воинами Шенка выдастся мало-мальски серьёзным, старик, это всякому ясно, окажется первым среди павших.