Этому светловолосому гиганту, как вы можете догадаться, уверенности в себе было не занимать. Он считал, что всё на свете ему по плечу. И лично меня больше всего бесило, что это было очень похоже на правду! Остальные оруженосцы, разумеется за исключением меня, были все как на подбор сильные, крепкие и смелые юнцы, но с Булатом мало кто из них мог сравниться. Поэтому они единогласно избрали его вожаком своей стаи. Он всегда и во всём задавал тон, его авторитет был непререкаем.
В отличие от мальчишек из нашего Города, которые не упускали случая задать мне, маленькому калеке, взбучку и изукрасить моё тщедушное тело узором из синяков и царапин, компания Булата действовала иначе: эти предпочитали наносить мне другого рода увечья, они ранили меня словом, царапавшим душу. Ей-богу, с прежними моими недругами было проще, синяки и царапины, как оказалось, заживают куда быстрей, чем душевные раны.
– Как успехи у доблестного оруженосца сэра Умбрежа? – бывало, с ехидной улыбкой осведомлялся Булат. – Поди, много пришлось в последнее время сражаться? И ещё больше практиковаться во владении мечом? Довелось ли тебе сегодня победить дракона, Невпопад? О, я и забыл, ты ж ведь наверняка отправляешься в странствие на поиски приключений, за славой! Эй, оглянись, Невпопад! Прекрасная дама попала в беду! Она, бедняжка, пропадёт без твоей помощи! Торопись!
Подобные речи, как вы догадываетесь, завершались оглушительным хохотом всей компании. Потом, вволю повеселившись, оруженосцы окидывали меня презрительными взглядами и продолжали свои разговоры, в которых я не участвовал.
Неприятно в этом сознаваться, но меня подобные поддразнивания ужасно злили, просто приводили в бессильную ярость.
Умом-то ведь я прекрасно понимал, что переживать мне было решительно не из-за чего. Я уже не раз упоминал, что к рыцарям и к самому понятию рыцарственности относился весьма скептически. Точнее, терпеть не мог это сословие, будучи не понаслышке знаком с некоторыми повадками его представителей. Мне было известно, сколько зла способны причинить благородные сэры ни в чём не повинным людям. Причём сделать это походя, торопливо и бездумно. Моё существование служило постоянным напоминанием обо всём этом.
Но я так часто и подолгу наблюдал, как они, эти насмешники-оруженосцы, упражняются в фехтовании, я с завистью следил за тем, как день ото дня растёт их мастерство под руководством опытных наставников. Их попеременно заставляли наносить удары по деревянным чурбанам, колоть их и рубить, а после сражаться друг с другом. Мне, само собой, никогда не доводилось участвовать в подобных забавах – ведь за процессом обучения оруженосцев воинской науке должны были наблюдать рыцари, которым те служили и повиновались, мой же доблестный ментор редко когда бодрствовал дольше получаса кряду.
Дни тянулись за днями, складываясь в недели и месяцы, потом уж и год миновал, но для меня всё оставалось по-прежнему. Я просто не знал, куда себя деть и как выразить переполнявшие меня злость и досаду. Прочих оруженосцев наверняка удивляло, что я не делал никаких попыток изменить своё положение и продолжал болтаться по крепости без дела, мозоля им глаза. Возможно, кто-нибудь иной на их месте восхитился бы моей преданностью слабоумному рыцарю-наставнику и самой идее рыцарства, но Булат и компания были куда как от этого далеки. Они попросту решили, что я слишком глуп, чтобы осознать всю нелепость и унизительность своего положения при дворе, и только потому не пытаюсь сбежать.
За истёкшее время произошло два довольно значительных события. Первое: король-скиталец Меандр покинул нашу страну. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было. Он нигде подолгу не задерживался. Король Рунсибел, надо отдать ему должное, повёл себя в отношении этого Безумца весьма мудро и дальновидно: пальцем не тронул ни самого умалишённого монарха, ни его подданных. Не встретив враждебности со стороны истерийских властей, Меандр после недолгого пребывания в пределах нашей державы впал в тоску и решил двинуться в какое-нибудь другое королевство, так что расчёт мудрого Рунсибела полностью оправдался. Меандр устремился в иные земли, чтобы, возможно, вступить в войну с тамошними властителями или развлечь себя каким-либо иным образом. В общем, только мы его и видели. А вместе с ним из Истерии убрался целым и невредимым и тот негодяй, что убил мою мать. Мысль о его безнаказанности словно заноза сидела в моём сердце, и я не чаял когда-либо от неё избавиться. Добро бы ещё я провёл этот долгий год, совершенствуясь в воинском искусстве, чтобы когда-нибудь стать достойным соперником этому мерзавцу и вызвать его на поединок. Но время шло, а меня никто даже меч держать не научил.
Вторым из числа важных и довольно неприятных событий последнего времени явился вызов, который бросил нашему королю военный диктатор соседней с Истерией области, некто Шенк. Последний вдруг взял да и выдвинулся со всеми своими вассалами к истерийским границам, словно решил проверить их на прочность. Рунсибел немедленно созвал своих рыцарей на совет и объявил им, что столь дерзостная вылазка должна получить немедленный и решительный отпор, вследствие чего он намерен отправить к северо-западным рубежам страны небольшую мобильную армию. Рыцари, коим выпадет честь командовать подразделениями этой армии, будут избраны посредством честной жеребьёвки.
Рунсибелу, оказывается, не впервой было доверять решение об участии рыцарей в войнах слепому случаю, то есть жребию. Происходило это вот каким образом: имена всех истерийских рыцарей записывались на кусочках пергамента, и последние затем помещались в круг, начертанный на мраморном полу в одном из залов крепости. В зале этом вечно гуляли сквозняки, и потому через минуту-другую лёгкий бриз подхватывал бумажки и принимался их кружить. Некоторые неизбежно выдувало за пределы круга. Их подбирали с пола и зачитывали значившиеся на них имена. Таким образом, кое-кому из рыцарей в буквальном смысле слова «выпадала» честь воевать за корону и отечество.
Кстати, согласно ритуалу, куски пергамента, очутившиеся вне круга, собирал с пола не кто иной, как придворный шут Одклей, сопровождая это занятие обычными своими ужимками и шуточками. Потом передавал их королю, и последний с нарочитой медлительностью разворачивал их один за другим и торжественно зачитывал имена счастливцев, каждого из которых тотчас же шумно приветствовала и поздравляла толпа придворных.
В тот злосчастный день, о котором я веду речь, в числе избранных посредством жеребьёвки оказался и сэр Умбреж. Стоило только королю громогласно, с чувством произнести его имя, как отовсюду послышался шепоток, который не смогли заглушить даже звуки осторожных рукоплесканий и приличествующих случаю поздравительных возгласов. Придворные были в явном замешательстве. Трудно было представить себе существо более нелепое и бесполезное на поле военных действий, чем старина Умбреж. Но высказать это вслух, разумеется, никто не решился. Многие исподтишка бросали в мою сторону сочувственные взгляды, иные покачивали головами и сокрушённо вздыхали. Даже Булат Морнингстар изволил обратить на мою персону своё милостивое внимание: он бочком подобрался ко мне, с деланным участием заглянул в лицо, легонько хлопнул по плечу и тихо произнёс своим проклятым музыкальным голосом:
– Рад был нашему знакомству. Жаль, право слово, что оно оказалось таким недолгим.
Слава богу, что к тому времени я получил возможность находить забвение в вине от всех своих многочисленных горестей и бед. Доступ к горячительным напиткам открыл мне, кстати, не раз уже мной упоминавшийся шут Одклей.
Случилось это вот как. Однажды, вычистив стойло Титана, моего любимца, ходить за которым вменялось мне в обязанность в качестве оруженосца сэра Умбрежа, я сидел, пригорюнившись, в дальнем уголке конюшни и размышлял о том, сколь немногое в моей жизни изменилось к лучшему с тех пор, как я покинул трактир Строкера. Тот же запах навоза, въевшийся в кожу, то же убежище от насмешек и жестокости окружающих – конюшня, те же безрадостные перспективы... Я так погрузился в эти мрачные раздумья, что и не заметил, как ко мне почти вплотную подкрался Одклей. Он меня здорово напугал, зазвенев перед самым моим носом своей дурацкой погремушкой с колокольчиками. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, а когда опомнился от испуга, крикнул ему довольно-таки грубо:
