Наклонился и лизнул там, затем перебрался выше, снова впихивая в мой рот свой язык.

— Чувствуешь, какая ты вкусная? — расползлись пухлые губы в самодовольной улыбке.

Меня трясло от рыданий. Собрала слюну и кое-как плюнула ему в рожу. Большая часть осталась на подбородке, но пара капель всё же достигла адресата. Мышцы его лица дёрнулись, и он почти нежно большим пальцем вытер слюни с моего лица, а в следующую секунду зарядил по нему наотмашь тыльной стороной ладони. Голова съехала вбок, а щека вспыхнула огнём боли. Его пальцы быстро сжали мой подбородок, возвращая меня лицом к нему.

— Некрасиво, Олеся. Очень некрасиво, — покачал он головой.

И этому ублюдку хватает наглости учить меня морали?

Дикий взгляд и снова жадное лобзание моего лица, губ, шеи и всё это с мерзким придыханием нетерпения.

— Вот вечно тебе, Никитин, не терпится!

За шумом его тяжелого дыхания не услышала, как открылась дверь. Никитин замер и расхохотался возле моего лица. Голос я узнала. Но облегчения узнавание не принесло. Прохоров. Похотливый ублюдок похлеще Никитина. Вот кто никогда не скрывал, что хочет меня трахнуть. Желательно каким-нибудь извращённым способом. Всегда старалась держаться от него подальше.

Теперь паника заполнила всё моё тело до кончиков пальцев. Я буквально взревела от безысходности. Пусть делают со мной что хотят! Лишь бы не навредили ребёночку!

Мой вой вызвал взрыв смеха. И в третьем голосе я уловила знакомые нотки. Мозг отказывался поверить в реальность происходящего. Нет. Он не посмеет! Он не поступит так со мной!

Или уже поступает?

— Вы такие тормоза, — отклонился Никитин, развернувшись к голосам. — Но не волнуйтесь. Всё самое важное я ещё не трогал.

Он встал и отошёл чуть в сторону. С ужасом, разбившим сердце вдребезги, увидела Кирилла, сверлящего меня ненавистным взглядом.

Он медленно приблизился и чуть склонился надо мной:

— Страшно, сука? Не ожидала такого от меня? Я тоже не ожидал от тебя предательства и тем более залётного щенка от какой-то шавки.

Он хищно улыбнулся и посмотрел на своих друзей:

— Выпьем и приступим.

Те одобрительно загалдели, похлопывая друг друга по спине, и все трое направились на кухню, оставив меня трястись от слёз и медленно умирать от осознания неизбежной расплаты, изобретённой больным мозгом. За ошибку? Я не считала ребёнка ошибкой, вследствие чего перестала считать ошибкой и секс с другим мужчиной. И моей крохе, моему нерождённому чуду, моей мечте, всему тому, о чём всю жизнь грезила, сулила опасность…

Не знаю, сколько прошло времени, когда они пьяные и от алкоголя, и от извращенного предвкушения дальнейшего вернулись в гостиную. Моё уже было успокоившееся сознание снова заполнила паника. Тело затряслось, сердце барабанило в быстрых ударах животного страха. Он проник под самую кожу, взрываясь болезненным миллионом осколков внутри.

Первым меня имел Никитин. С искривившимся от наслаждения лицом и, рыча как собака, дорвавшаяся до желанного мяса. Вторым был Прохоров. Сначала стоял надрачивал, пожирая моё обнажённое, не способное шевелиться тело, затем перевернул меня на живот и вошёл сзади. Моё лицо уткнулось в подушку, что не позволяло нормально вздохнуть. Я и не хотела. Задохнуться, умереть. Лишь бы закончить этот ужас. Но «заботливый» ублюдок Никитин развернул мою голову, вернув воздух.

Кирилл во время всего этого нюхал героин и кричал, вопрошая:

— Нравится, сука? Кайфуешь под чужим мужиком?

Как безумный повторял и повторял эту фразу. И ржал. Всё трое ржали, пока я давилась слезами и прощалась с остатками прежней жизни. Я знала, что она уже никогда не будет такой, как я мечтала.

Затем меня трахнул и Кирилл. Словно вдалбливая и запечатывая память о себе. Жестко, с остервенением, с безумным блеском в глазах.

Алкоголь плавно переехал в гостиную, на журнальном столике, который сюда выбрала я сама, белели дорожки наркотика. Насладившись мной, ублюдки пили и нюхали. Нюхали и пили.

Затем им надоело соблюдать очерёдность и они взяли меня втроём. Прохоров совал мне в рот свой член, доставая до горла, не заботясь о том, что мне нечем дышать и совершенно не обращая внимания на мои рвотные рефлексы.

Я молилась о том, чтобы потерять сознание. Исчезнуть из этой квартиры, мира, жизни. Но я всё чувствовала. Не могла пошевелится, но чувствовала. Каждый толчок, каждое прикосновение, каждый стук раненого собственного сердца.

Я мысленно их проклинала, ненавидела, желала смерти.

Оказалось, что изнасилование было только началом моего полного уничтожения.

Кирилл бросил меня на пол и навис с жестокой ухмылкой на устах.

— Ты серьезно считала, что я буду воспитывать подкидыша? — прошипел он, брызгая слюной. — Никогда! Ясно тебе? Я даже родиться ему не дам. И тебе жизни не дам. Поняла?

Слёз не осталось, я лишь свирепо смотрела на него снизу, давая понять, что он тоже за всё заплатит. Все они когда-нибудь заплатят по счетам. Я себе пообещала.

— Ах ты, сука! Ты ещё смеешь так на меня смотреть? — взревел он и двинул пяткой мне в живот.

Одним ударом не обошёлся. Бил и снова бил, выкрикивая ругательства. Бесконечная боль завладела моим сознанием, лишая последних крох на его благоразумие. Он не остановится пока чудо внутри меня не умрёт. Пока не умрут мои надежды, мечты, желания, планы на будущее. Мои чувства: радость, счастье, любовь… Всё то, что связывало меня с этим миром, всё то, что держало на плаву.

Кивнул Прохорову, и тот поднял меня на ноги. Он держал меня, пока Кирилл наносил удары по лицу, в живот. Сквозь слёзы видела его искажённое злостью лицо. Лицо больного и безумного человека.

Приблизил его ко мне и выплюнул:

— Никто не смеет меня предавать.

Меня снова бросили на пол. Теперь удары наносил Прохоров, при этом не переставая ржать и гоготать. Сначала страдала спина, затем снова живот и рёбра. Никитин зарядил пару раз по лицу, прокричав что-то про то, что никому не позволено предавать его лучшего друга.

На краю сознания услышала, как Кирилл их остановил.

— Урок закончен, — заржал он, и следом послышался звон бокалов.

Яркая, нестерпимая боль пульсировала по всему телу, а особенно горячий пожар бушевал внизу живота и между бедер липкой субстанцией собиралось подтверждение того, что Кирилл добился своего.

— Отец, у нас небольшая проблемка, — пренебрежительный смех, и я провалилась в темноту.

Я зажмурила глаза, пытаясь сдержать нахлынувшие слёзы. Ну почему не становится легче? Когда это пройдёт?

Порывисто всхлипнула и услышала, как скрипнули ножки стула, где сидел Сергей.

— Прости, — присел он на корточки передо мной. — Не рассказывай. Не надо. Прости, что заставил вспомнить.

Открыла глаза и наткнулась на сочувствие и искреннее раскаяние. Сердце снова защемило. Но теперь от его доброты. Коснулся тёплой ладонью щеки, утешая. И никакого желания обладать мной, которое я привыкла видеть в глазах мужчин. Лишь настоящее понимание моей боли, словно он знал, что мне пришлось пережить.

Накрыла его руку своей и снова прикрыла глаза.

— Они насиловали меня, — тихо произнесла я. — Насиловали по очереди. Вместе. А потом избили. Целенаправленно, чтобы убить ребёнка.

— Боже, — выдохнул он и на вдохе, поднимаясь, сгрёб меня в охапку и крепко прижал к своей груди.

Обняла его в ответ за талию.

Легче. Совсем чуть-чуть, но всё же легче.

Я мягко отстранилась и заглянула в глаза абсолютно чужому человеку, который воспринял мою боль, как свою.

Не верилось, что есть ещё люди, способные искренне сопереживать.

— Спасибо, — тихо шепнула я.

Его лицо озарила тёплая улыбка, но в глазах продолжало блуждать сожаление.

— Извини, — снова повторил он и зло скривился, отвернувшись в сторону: — Подонки. Были бы живыми — задушил бы своими руками.

— Да…

Он снова посмотрел на меня и, переместив руку с моего плеча, коснулся щеки ладонью.