И она понимает. Молчит и понимает. Быстро сориентировавшись в обозначенных для прикосновений границах, Эванс опять настойчиво идет в наступление, отказываясь услышать голос рассудка, заглушенный звоном пряжки ремня его брюк. И вот теперь, когда маски и карты сброшены, и оба блефуют до последнего, у Адама больше нет сомнений, что в их блефе намного меньше самого блефа, чем правды. Он сдается первым, но только чтобы им обоим не проиграть.
– Стой, – с неимоверным усилием вырывая губы из столь сладкого плена, шепчет он, не повышая голоса, и едва слышимый шепот громом звучит в ушах обоих. Голос в пределах слышимости, но без его истинного звучания обрушивает на них обоих лавину сомнений.
– Я делаю что-то не так? – ее мягкие губы совсем близко возле его уха, а теплое дыхание щекочет шею.
«Все так! Все слишком, мать ее, так! Все, рядом с ней – слишком», – думает он, коснувшись ее лба своим, снова едва касаясь ее губ и тут же отпрянув. Не зная Эванс, можно было бы подумать, что она действительно сомневается в своих действиях, но для него не секрет, что дело не в этом. Вопрос возник из-за отсутствия опыта, боязни ошибиться, и внезапного желания зайти намного дальше, чем банальная игра в поддавки, раунд в которой на этот раз за ней.
– Подожди, – чуть слышно из-за шумного дыхания ответил он. – Я не железный, – неубедительное предостережение, когда его руки на ее голой спине и спускаются ниже. Пусть она поймет насколько они близко от пропасти, почувствует последний шаг перед невесомостью и обрывающим всё внутри чувством полета. Пусть хоть кто-то из них одумается, если не он, то хотя бы она, и если не из благоразумия, то хотя бы из-за страха перед неизвестностью. А перед неизвестностью ли? И стены детской комнаты давят на него, ломая волю.
– Очень на это надеюсь, – соглашается она, когда его инъекция реальности оказалась на чистом плацебо и не берет ее ни на йоту.
От сладкого, тягучего поцелуя мягких губ в шею ему становится дурно. И не от того, что поцелуй плох, а совсем наоборот. Его мозг отключается окончательного ровно после момента, когда он с гортанным рыком стаскивает с нее брюки, а затем снова приподнимает над полом и прижимает собой к стене.
«Слава Armani», – едва не восклицает Адам, когда плотный костюм надежно защищает не только снаружи, но и изнутри. Сшитый на заказ, он не тряпки из масс-маркета, его не снять на «раз-два», как он думает, а на «три-четыре», он уже слышит щелчки застежек на своем поясе, и выдержка Адама, подобно его хваленому самоконтролю, трещит по швам.
– Хватит, – сдался Адам, осторожно отодвинул ее от себя и усадил на стопку коробок в углу комнаты, кладя лоб ей на макушку, чтобы отдышаться, но не тут-то было. Пока успокаивался он сам, некому было успокоить Эванс. Ремень упал поверх пальто, когда он едва успел перехватить ее руку.
– Все настолько плохо? – ее тихий голос звучал расстроено, подстегивая, подталкивая, нашептывая, что можно, даже когда нельзя, если очень хочется.
«Ненормальная», – с иронией отметил Ларссон. И, правда, откуда ей знать, какого сейчас ему держать внутри все, что накопилось за долгие годы, начиная от вполне невинных объятий и заканчивая вполне осознанными желаниями. Не ее вина, что как суррогат без личности он для нее желаннее, чем вполне конкретный человек, но и он не виноват, что еще одного груза эмоциональных проблем ей не вынести. Эванс едва справляется за себя, куда ей еще и за того парня.
– Неэтично, – почти оправдался Адам и почти поверил в свое оправдание, когда последний кусок ткани, надетый на ней, уже стянут вниз и запутывается на худых лодыжках.
Ее: «Серьезно?» – было заткнуто в горло грубо протолкнутым в ее рот языком. «Вот сейчас?» – скептически возмутилась бы она, но воздуха в легких не остается из-за поцелуя, больше напоминавшего атаку дикого зверя на ее губы.
Менее удобного момента порассуждать о морально-этической стороне вопроса их близости подобрать не смогла бы даже она сама, причем на трезвую голову. Миа уже готова была высказать ему на чистом местном диалекте английского, что, мол, кто-то попутал берега, Мэн, но последнюю функционирующую рациональную часть ее мозга закоротило, когда широкая мужская ладонь, коснулась там, где была сейчас желаннее всего.
– Ах, – и от резкого и немного грубого проникновения ничего более развернутого ей выдать не удалось, и стройные ноги сами собой обвили чужую поясницу и прижали его ближе.
Очень хотелось высказать, что ломаться, как стеснительная барышня, ему не к лицу, и незачем было тянуть так долго, но уверенное движение его руки опять помешало сформулировать мысль и сказать хоть что-то более-менее внятное, за исключением громких и жарких стонов, вырвавшихся, казалось, из самого горла.
«Чтоб тебя, Эванс!» – выругался Адам, едва справляясь с дрожью, пробегавшей по позвоночнику острыми разрядами электричества. «Плохая идея! Очень плохая идея!» – колоколом зазвенело у него в голове вместе с ее стонами. Слушать их было просто невыносимо. Вернее, не так. Слушать их и не быть в ней, теперь было опасно для здоровья, а в данной ситуации еще и причиняло вполне ощутимую физическую боль. Адам очень старался сосредоточиться, абстрагироваться от острого тягучего желания, бившего по оголенным нервам, и призвать последние крупицы рационального, но извивающаяся на его руке девушка со срывающимися с губ стонами удовольствия в ответ на столь грубые и непристойные ласки действовала на мозг сродни сильным психотропным препаратам.
– Да, черт! – полностью взяв процесс в свои, а точнее в его, руки, она сама открывалась ему навстречу.
Все мизерные шансы на попытки сосредоточиться улетучивались с каждой секундой, хоть Адам, честное скаутское, пытался. Но разве можно так сладко стонать, так бесстыдно насаживаться на одеревеневшие от ступора пальцы, так призывно откидывать голову, открывая такую желанную для поцелуев шею и демонстрировать лицо с плотно зажатыми веками, а затем так ошеломительно и оглушающее, черт возьми, кончить, эгоистично оставив его умирать без воды посреди адской, жгучей Сахары под палящим Солнцем ее рваного дыхания и теплоты внутри нее. Ее финальный крик запечатлен в подкорке, въелся глубоко и надолго, выжжен в его памяти опалявшим губы дыханием. Его не вытравить ни неудовлетворенным желанием, ни обманутыми надеждами, и ее сладкая дрожь передается ему.
«Ох, мать ее, Шарлотту, срочно Эванс под капельницу», – ужаснулся Адам. Если она сейчас творит такое то, что будет дальше? Через неделю это будет психотропное оружие массового поражения, и по сравнению с ней Ашер Эванс просто милый парень с соседней улицы, и вся природная харизма истинного лидера померкнет рядом с ней, как светлячок рядом с ядерным взрывом. Адам не может не смотреть на нее, не может не чувствовать. Только не сейчас, когда она живая, настоящая, когда она рядом с ним. Облизнув пересохшие губы, он держит ее, давая пару секунды отойти от сладкой тряски, и удерживает себя, чтобы, не дай бог, не продолжить и не впасть в тряску уже самому.
– Ваша очередь, – ее тошнотворная честность сейчас как нельзя к месту. На выдохе она перехватывает его дыхание, поцелуем не давая ответить, а его рука так и не хочет подчиняться, желая остаться внутри нее подольше.
И вот теперь, как бы ни хотелось, но нет. Игры кончились. Ее руки нужно держать от него подальше для ее же собственной безопасности.
– Буду держать руки при себе, – чересчур быстро догадывается она, давая нехилый такой пинок самоконтролю Адама, чтоб тот проваливал к чертям, и тот проваливает, – обещаю, – как последняя крупица в песочных часах, отмерявших его терпение.
«Сжалься!» – он едва удерживает крик, а руки уже расстегивают брюки до конца.
– Плохая идея, – вот в принципе и все, что он может сказать по этому поводу, так как мозг сейчас не самая насыщенная кровью часть его тела.
– Катастрофа, – будто бы смирившись, соглашается она, не споря, и, видимо, причина ее согласия та же, что и у Адама.
Отведя ее руки за спину, он уже заранее согласился на все условия, а она давно не протестовала против ограничений. И на пресловутое «Slow-quick-quick-slow» четверной поворот был окончен, предвещая смену позиций, когда звук вставляемого ключа в замок входной двери заставил их замереть в пропитанной пылью и плесенью комнате.
