В Локарно, где Тарковский побывал летом 1972 года, его вместе с супругой Макс Фриш пригласил на обед. Европейский классик, вопреки швейцарскому благонравию, пришел на обед не с женой, а с любовницей. Вероятно, он умышленно демонстрировал свою независимость и то, как ему глубоко наплевать на ханжество соотечественников. Соотечественники «мило и непринужденно беседовали с ней, улыбались ей», демонстрируя свое расположение избраннице гения. Тарковского впечатляют двоедушие швейцарских обывателей и причины, его породившие, но он переводит свое любопытство в чисто оценочную категорию: «А он мне понравился, этакий кот в сапогах!»196.
К началу июля Тарковский уже месяц пробыл в Мясном, но ни строчки сценария о Гофмане не написал. В отличие от него Александр Мишарин написал заявку «Идиота», которую все якобы считали очень хорошей. Андрей Арсеньевич этой заявки не читал, но, как обычно, выражает скепсис по поводу качества написанного или сделанного не им. Его радует, что для их проекта вроде бы назначен персональный редактор Госкино. Это означает, что Тарковский выделен из общего ряда кинематографистов, что к его проекту относятся гораздо внимательнее, чем к остальным. Это греет его честолюбие и воодушевляет.
Первого августа нужно сдавать сценарий о Гофмане.
За десять дней до сдачи сценария, который так и не написан, Тарковский попросил «Таллинфильм» пролонгировать договор до 1 ноября. Но и после этого он не сел писать «Гофманиану», а продолжил заниматься хозяйством и пристройкой к дому еще одной комнаты.
Новости из Москвы обрадовали Тарковского, он все же надеется, что с «Идиотом» возможен благоприятный исход. Еще больше его вдохновила история с Микеланджело Антониони, категорически потребовавшим на Московском кинофестивале показать ему «Зеркало» и после просмотра заявившим, что картина ему очень понравилась. Тарковский признателен итальянскому коллеге. Тем более что мнение мэтра европейского кино было растиражировано западной прессой и по радиоголосам. Но Госкино не позволило показать «Зеркало» ни на одном из важнейших кинофестивалей – ни в Канне, ни в Венеции, ни в Берлине, ни в Монреале.
Первого августа в Хельсинки был принят Заключительный акт Европейского совещания по безопасности и сотрудничеству, получивший название Хельсинкского соглашения и провозгласивший принципы нерушимости границ, территориальной целостности государств, невмешательства во внутренние дела и другие положения, ставшие основой европейской политики на десятилетия вперед. Несмотря на упорное сопротивление СССР, были подписаны обязательства по правам и основным свободам человека, включая свободу передвижения, контактов, информации, культуры, образования, равноправие и право народов определять свой внутренний и внешний политический статус. Появилась надежда на реализацию этих свобод в Советском Союзе. Однако коммунистическая власть попросту игнорировала внедрение этих принципов в жизнь советских людей.
На Западе в общественном сознании все более четко формировался образ угнетаемого режиссера Андрея Тарковского. Это все больше соответствовало истине.
В середине августа произошло событие, которое, возможно, сыграло решающую роль в обращении Андрея Арсеньевича к «Пикнику на обочине». В деревню к Тарковским на пикник приехали прокурор района и главный следователь с друзьями. Лариса знала, с кем решать любые проблемы, в ком сила и власть. Одно их слово многое решало в Мясном и окрестностях. Они приезжали пообщаться со столичной знаменитостью – известным режиссером. Конечно, была и выпивка, и закуска. Когда все закончилось, Лариса, принимавшая самое активное участие в празднике, вышла проводить гостей. Андрей Арсеньевич проводить важных визитеров не смог. В это время на небе возникло
странное, необычное свечение. Надвигалось сияние, похожее на шляпку гриба и ограниченное по дуге более ярким свечением, подобным лунному.
Это сияние как бы заполнило все вокруг наблюдавших, приблизилось вплотную и рассеялось. Было уже совсем темно, небо было звездное. Кто-то высказал (кажется прокурор) мысль об атомной войне и о том, что лучше умереть дома, чем в дороге. Они тут же сели в машину и быстро уехали. Ничего подобного ни до, ни после случившегося не наблюдалось. Тяпа очень испугался и несколько дней говорил только об этом, пытаясь выяснить у взрослых причину этого явления. Но никто, конечно, объяснить этого не мог. Все это происходило в течение нескольких минут, то есть далеко не мгновенно197.
При первом же намеке на опасность представители местной «властной элиты» сбежали оттуда так, что только их и видели. Сам Андрей Арсеньевич небесный знак не видел и все записал со слов жены, сына и еще одного свидетеля. Но нужно знать суеверность и мнительность Тарковского, чтобы понять, какое впечатление произвело на него это событие.
Он вспомнил сюжет «Пикника» о посещении Земли инопланетянами, первоначально никем не замеченном, но породившем огромное количество загадочных явлений и последствий. Именно эти непознаваемые явления служили исходной ситуацией в том сценарии, который он хотел писать для Калатозишвили, а потом решил снимать сам. Заявку на который собирались подавать Стругацкие, но по просьбе Тарковского так и не подали.
В следующие полтора месяца Тарковский в основном занимался строительством дома. Помимо физических усилий это требовало финансов, тем более что вместе с ним были Лариса, теща и маленький Андрюша.
Десятого сентября в письме своему доброму приятелю, тогдашнему главному редактору «Мосфильма» Леониду Нехорошеву Тарковский писал:
Умоляю, сделай что-нибудь со своей стороны, ибо я совершенно пропадаю без работы, и соответственно, без копейки денег. Неужели мне, как и после «Рублева», предстоит пять лет198 сидеть без работы?199
К сентябрю у Тарковского заканчиваются деньги. Гонорара из Ташкента за сценарий для Хамраева все нет. Скорее всего, и не будет: «Узбекфильм» не хочет покупать сценарий. Необходимо срочно просить взаймы, писать сценарий или снимать новый фильм. Тарковский решает использовать все эти возможности. Он размышляет о нескольких проектах, но в главном и самом желанном для него «Идиоте» невнятна позиция Госкино, а в остальных по этой же причине он должен отодвигать сроки и просить об одолжениях. Это его еще больше возмущает и злит. И тут, наконец, с «Идиотом» наступает полная и, к сожалению, печальная ясность.
Двадцать первого сентября Андрей Арсеньевич узнает, что снимать «Идиот» ему не позволят. Мечта многих лет, работа, для которой он изучал огромное количество материалов, пошла прахом. После отказа с «Идиотом» фильм о Достоевском тоже не имел шансов на реализацию. Само название фильма по повести Толстого «Смерть Ивана Ильича» содержало в себе нечто «толстовско-достоевское», совестливое, ригористское, наводило на грустные размышления. И скорее всего, было непроходимо. Совместные проекты, на которые он надеялся, возникали и растворялись как миражи, безо всякого следа. Совместный проект – это всегда безумное количество согласований, финансовых торгов, утрясок, доработок, переписывания заявок и сценариев, нечто эфемерное, вилами на воде писанное. К тому же это большая зависимость от начальства, а у того относительно Тарковского «темна вода в облацех». Андрей Арсеньевич оказался в ситуации, когда у него не было готового к съемкам сценария. В перспективе – только неотвратимая работа над «Гофманианой», ибо аванс за нее получен и прожит, а возвращать его нечем.
Тарковский должен закончить «Гофманиану». Получить вторую пролонгацию вряд ли удастся, а срыв сроков обойдется слишком дорого в перспективе дальнейших заказов на сценарии. Возвращаться в Москву он не хочет – столичная суета не позволит сосредоточиться на работе. Нужно во что бы то ни стало написать упорно не поддающийся сценарий, но дело по-прежнему на мертвой точке.
