Тарковский встревожен информацией о намерениях Смоктуновского, он нервничает, готов идти в Госкино, к Ермашу, в Отдел культуры ЦК КПСС к Шауро104, лишь бы остановить совершенно невозможную для него перспективу. «Идиот» не может быть отдан другому! Андрей Арсеньевич лихорадочно перебирает возможные варианты и волнуется, что его проекты могут сорваться. Он стремится официально закрепить за собой «Идиота» на «Мосфильме» и в Отделе культуры ЦК КПСС.

Тарковский постоянно ощущал угнетающую диспропорцию между уровнем его признания за рубежом, среди интеллигенции в Советском Союзе и в официальных кругах.

Еще в большей степени это относилось к его финансовому положению. Перерасходы пленки, несвоевременная сдача фильмов и оттого – лишение премии, большие перерывы между картинами, привычка к застольям в ресторанах, любовь жены к дорогим шубам, драгоценностям и экзотическим нарядам приводили к безденежью. Он жил в квартире, которую в любой цивилизованной стране давно признали бы непригодной для жилья, тем более для семьи с маленьким ребенком. При этом, как я уже писал, расходы Андрея Арсеньевича и его семьи постоянно опережали доходы.

Двенадцатого февраля 1974 года арестован Александр Солженицын, чья рукопись романа-исследования «Архипелаг ГУЛАГ» еще летом 1973 года была переправлена на Запад. На следующий день писателя под конвоем вывезли самолетом в Цюрих, а в СССР развернулась оголтелая пропагандистская кампания. Власть срочно подбирала верноподданническое лобби для одобрения своего беззакония. Некоторые деятели культуры, например Дмитрий Шостакович, были вынуждены подписывать письма, состряпанные КГБ против Солженицына.

Позвонили и Тарковскому, хорошо просчитав последствия этого изощренного хода. Это была дьявольская дилемма, сатанинский цугцванг, в котором оба решения приводили к поистине чудовищным последствиям. Отказ приводил его в прямую оппозицию власти. Подпись ставила крест на всех принципах Тарковского, на всей его жизни в искусстве. Это была своеобразная проверка на лояльность загнившему режиму или провокация с целью подставить Тарковского. Но в их доме телефонную трубку уже давно брала Лариса, которая сама определяла, кого допускать, а кого не допускать к общению с Андреем. Она сказала, что мужа нет в Москве, а где он, ей неизвестно. В данном случае эта ее ложь оказалось очень кстати.

Внимание Тарковского сосредоточено на совместных с Западом проектах. В ФРГ возник продюсер, который якобы хотел поставить с ним «Доктора Фаустуса» или даже столь любимого им «Идиота». Неожиданно интерес к «Идиоту» проявила Джина Лоллобриджида. В это время сияние 47-летней итальянской кинозвезды стало меркнуть на европейском небосклоне, и она искала проекты, которые вновь пробудили бы интерес к ее персоне. Роль Настасьи Филипповны, конечно, давала такие шансы.

Любопытна позиция генерального директора «Мосфильма» Сизова, предложившего Лоллобриджиде Андрея Тарковского вместо Андрея Кончаловского, о котором она изначально говорила, и удивительно то, с какой легкостью она переменила свое мнение. В итоге Андрей Арсеньевич решил, что нужно максимально препятствовать экранизации западными кинематографистами, а для него лучше всего – делать «Идиота» на «Мосфильме». Этим проектом будто бы заинтересовался Григорий Чухрай. Он хочет, чтобы Тарковский делал фильм у него в Экспериментальном творческом объединении106. В случае успешного проката это сулило изрядный финансовый выигрыш. Но тут подоспели новые причины тревог и стрессов. Тарковский закончил снимать «Белый день», который получит новое название – «Зеркало». Он стал самым непонятым и обруганным фильмом Тарковского.

«Зеркало» монтировалось мучительно и долго. Неоднократно измененный в ходе съемок сценарий не складывался в произведение, которое устроило бы режиссера. Обилие отснятого материала породило желание сделать двухсерийный фильм. В этом случае Андрей Арсеньевич заметно выигрывал в материальном плане. Обычно Тарковский показывал материал только узкому кругу его создателей. В этот раз пришлось сделать то, чего режиссер терпеть не мог: показать не окончательно смонтированный материал фильма начальству. Да и сам режиссер не был уверен в том варианте монтажа, который он показывал. Зрители, которых он сам позвал на просмотр, люди весьма компетентные, высоко отозвавшись о снятом материале, тоже ничего не поняли. Впервые Тарковский столкнулся с сопротивлением сюжетных линий, не складывавшихся в единое целое.

Никогда прежде монтаж не шел у Тарковского так тяжело. Он перебирал бесконечные варианты в поисках единственно верного, который бы собрал и объединил разрозненные эпизоды. Если раньше препятствия и помехи, которые он встречал на своем пути, были, главным образом, внешними, то сейчас пришлось бороться с привычками и стереотипами собственного мышления. Существовало более двадцати вариантов монтажа картины.

Перед показом начальству он устроил пробный просмотр для очень близких ему людей и коллег – оператора Георгия Рерберга, монтажера Людмилы Фейгиновой, киноведа Ольги Сурковой, ассистента Марианны Чугуновой и еще нескольких человек, которым он доверял. Успеха эта акция не имела.

А вот рассказ Андрея Кончаловского:

Фейгинова придумала нечто вроде кассы для первоклассников, с карманами, в которые кладут карточки с буквами. Карманов было столько, сколько эпизодов фильма. Только вместо букв на карточках были номера и названия эпизодов. Тарковский бесконечно перекладывает эти карточки в разной последовательности, надеясь, что этот пасьянс поможет найти оптимальный вариант монтажа. Вместе с Людмилой Фейгиновой он продолжает работу. Еще две недели каторжного труда, по шестнадцать часов в монтажной, до белых кругов в глазах, и, похоже, начинает что-то складываться. Тарковский монтирует совсем иначе, уходя от первоначального замысла. Фильм, вопреки привычной логике, обретает новые, непривычные и нелогичные связи. Из «Белого, белого дня» прорастает совершенно иной по структуре фильм – «Зеркало».