А вот сталинский дипломат, в дальнейшем крупный советский государственный деятель А. А. Громыко увидел и запомнил нечто иное: «Мне случалось, и не раз, уже после смерти Сталина слышать и читать, что, дескать, у него виднелись следы оспы. Этого я не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что же, коли эти следы имелись, то, вероятно, настолько незначительные, что я, глядевший на это лицо, ничего подобного не замечал» [46, с. 242].
Многие же находили его лицо и вовсе – красивым. М. Джилас, югославский политический деятель, не раз встречавшийся со Сталиным, хотя впоследствии и перешел на позиции его идейных противников, тем не менее, честно описал то, что когда-то видел: «…Лицо его, по-крестьянски простоватое, «народное», можно было назвать привлекательным, даже красивым. Чувствовалась живость ума, глаза с желтинкой лучисто поблескивали» [52, с. 157].
Значит, все-таки и роста был не то чтоб «невысокого», а именно среднего (уточним, что, по сведениям Бакинского жандармского управления, рост Иосифа Джугашвили составлял 174 см; в старшем возрасте, согласно медицинской карте – 172 см), и оспинки на лице, по крайней мере, в глаза не бросались. Да и лицо это было привлекательным и даже красивым. Кто как смотрит – это естественно…
Но, пожалуй, бесспорно, что он принадлежал к той категории людей, которые с возрастом приобретают все более импозантную и внушительную внешность. Об этом можно судить по послевоенным фотопортретам, известны и личные впечатления тех, кто не однажды видел его уже в почтенном возрасте. Так, югославский генерал П. С. Попивода, вспоминая встречи со Сталиным в последние годы его жизни, говорил: «Сам вид этого человека вызывал уважение к державе» [202, с. 119].
Публицист Юрий Белов, впервые увидевший Сталина в Мавзолее в январе 1956 года, пишет: «На всю жизнь запомнил его лицо – чеканное, величаво-спокойное» (Советская Россия. – 2003. – 4 марта). Дочь Светлана, видевшая отца в предсмертном состоянии, когда его лицо «потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми», отмечает, что после смерти оно «стало красивым и спокойным»; потом, стоя в Колонном зале, она, по ее словам, часами «смотрела в красивое лицо, спокойное и даже печальное» [8, с. 8, 9].
«Второй натурой» человека являются, как известно, привычки и стереотипы поведения. Ему были совершенно чужды такие, не столь уж редкие, людские пороки, как чревоугодие и пьянство. А. А. Громыко вспоминает: «Я никогда не наблюдал, чтобы Сталин за столом усердствовал ложкой и вилкой. Можно даже сказать, что ел он как-то вяло. Крепкие напитки Сталин не употреблял, мне этого видеть не доводилось. Пил сухое виноградное вино…» [46, с. 246].
К одежде и всевозможным бытовым удобствам относился с полным равнодушием, барственной роскоши и пустых развлечений – не терпел. Если Троцкий восседал в театре непременно в царской ложе, любил охоту, был ценителем дорогих вин и изысканных блюд, Бухарин тоже любил поохотиться и коллекционировал бабочек, обеденный стол Луначарского украшал царский сервиз, то Сталин, уже будучи наркомом, не имел даже собственной квартиры, и только по настоянию Ленина ему была выделена очень скромная квартирка в Кремле. Да и тогда застать его чаще всего можно было не там, а в рабочем кабинете.
Серго Кавтарадзе, помня еще те годы, когда Иосифа, одержимого большевика-бессребреника, постоянно разыскивала полиция, рассказывал: «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но подобного ему – одержимого делом, неприхотливого, безразличного ко всему, что касалось лично его – еды, одежды, развлечений, – не встречал. Коба и развлечения – в самом этом словосочетании содержался какой-то нонсенс. Я встречался с ним и после революции, и он, занимая уже высокие посты, оставался таким же неприхотливым, замкнутым, натянутым, как тетива» (Наш современник. —1999. – № 12. – С. 207).
В зрелом возрасте предпочитал носить строгий костюм полувоенного покроя, а со времен войны – маршальский мундир, что, впрочем, не означало какой-либо перемены в его отношении к своей одежде и никак не сказалось на его манерах. М. Джилас, впервые побывавший на приеме у Сталина весной 1944 года, отмечает: «Он был одет в маршальскую форму и мягкие сапоги, без орденов, кроме Золотой Звезды Героя Социалистического Труда на левой стороне груди. В его поведении не было ничего искусственного, никакой позы. Это был не величественный Сталин с фотографий или из документальных фильмов – с замедленной продуманной походкой и жестами. Он ни на минуту не оставался спокойным – занимался трубкой с белой точкой английской фирмы Данхилл, очерчивал синим карандашом основное слово темы разговора и потом его постепенно перечеркивал косыми линиями, когда дискуссия об этом приближалась к концу, поворачивал туда-сюда голову, вертелся на месте» [52, с. 49].
У многих видевших его возникало устойчивое представление о некой эпической простоте всего сталинского облика. Бывший руководитель социалистической Германии Эрих Хонеккер незадолго до смерти вспоминал о том, что на него произвело неизгладимое впечатление участие в праздновании 70-летия вождя: Сталин был велик и в то же время прост (Советская Россия. – 1991. – 25 января.). Об этом же писал и хорошо знавший его маршал Г. К. Жуков: «Невысокого роста и непримечательный с виду, И. В. Сталин во время беседы производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения» [57, с. 308].
Но это была, конечно, особая простота, присущая значительной личности, уверенной в себе и не нуждающейся для самоутверждения в изысканных манерах и броских аксессуарах. Он был во всех жизненных ситуациях самим собой, ему не надо было актерствовать, его поведение адекватно выражало его собственную суть и поэтому не могло не вызывать у окружающих впечатления полной естественности и простоты. М. Джилас неожиданным образом связывает этот факт с особым стилем его мышления: «Нечто подобное происходило и с проблемами, которые при нем обсуждались: сложнейшие вопросы Сталин сводил на уровень простых, обыденных…» [52, с. 155].
Говорил он несколько приглушенным голосом, неторопливо и спокойно, как с глазу на глаз, так и по телефону, что отмечают очень многие. Слушал всегда внимательно, напряженно, в постоянной готовности отреагировать на сказанное. Старался уловить смысл произнесенной фразы не только по ее содержанию, но и по выражению лица говорящего. В критические моменты диалога имел обыкновение смотреть прямо в глаза собеседнику пронизывающим взглядом. На совещаниях иногда прерывал докладчика вопросами с целью уточнения деталей или проверки обоснованности высказываемых предложений. Во время общих разговоров неспешно прохаживался по комнате.
А. А. Громыко много раз участвовал в совещаниях, беседах, переговорах, проводившихся Сталиным, и оставил бесценные свидетельства о своих наблюдениях за его поведением в различных ситуациях:
«Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд таил в себе тысячу загадок. <…>
Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреком по адресу того или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать, объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы его взгляда пронизывали.
Когда Сталин говорил сидя, он мог слегка менять положение, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, иногда мог легким движением руки подчеркнуть мысль, которую хотел выделить, хотя в целом на жесты был очень скуп. В редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, всегда стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой» [46, с. 242—243].
